Сделав еще прыжок, они наконец увидели, что это такое.
Перед ними, ясно видимая в черноте космического пространства, висела исполинская горящая ровным оранжевым пламенем свеча.
— Сто тысяч километров! — пробормотал Петров, дикими глазами глядя на визирные метки экрана.— Глянь, Толя, длина пламени — сто тысяч километров! Представляешь?!
Иванов не представлял, он просто смотрел, открыв рот.
На свече застыли капли расплавленного стеарина, а ее основание терялось во мраке. Она горела ровно, невозмутимо, бездымно, словно стояла на столе в подсвечнике, а не висела в космосе.
— Батюшки-светы! — ахнул Иванов.— Это куда же нас вынесло?!
Развить мысль он не успел. Откуда-то из мрака придвинулись к свече исполинские человеческие губы, дунули на пламя — и наступила полная темнота...
«У меня есть своя башня»
Я потерял счет этажам, пока протискивался сквозь узкие лазы в межъярусных перекрытиях башни. Наконец закончились почти вертикальные деревянные лестницы, и я увидел над собой потолок этого древнего боевого сооружения, сложенного из массивных каменных глыб. Было холодно от камня и ветра, со свистом продувавшего верхнюю площадку через узкие окна-бойницы. В их прорезях с черными неровными краями, как в раме, белели на склоне горы такие же высотные дома-крепости. Они тянулись к небу, словно соревнуясь с вершинами-пятитысячниками, вознесшими свои белоснежные шапки на заднем плане этого экзотического полотна.
Дом многое скажет о том, кто его строил. Передо мной стояли жилища воинов, в иерархии ценностей которых верхнюю ступень занимали Свобода и Достоинство. Здесь было сердце Верхней Сванетии, самого труднодоступного, прилепившегося с юга к Большому Кавказскому хребту района Грузии, который никогда не удавалось покорить неприятелю. Военное искусство сванов и их стойкость были известны уже римским полководцам.
Я перевесился через бойницу, пытаясь взглянуть с двадцатипятиметровой высоты на подножие башни. Земля качнулась навстречу теплом желтеющих крон мирабели, еще зеленого кустарника барбариса. Поросшие лесом предгорья в ожидании скорого снега поражали неистовством красок — от густого изумруда до яркой киновари, в беспорядке перемешанных на крутых склонах. Эти сходящиеся книзу склоны перекидывались мячом эха от рева зажатой в узком каньоне Ингури. Такой сказочно красивой, суровой, полуреальной предстала передо мной легендарная страна сванов, отнюдь не спешащая с приходом дорог открывать свою историю...
Взять хотя бы загадку ее башен. Как и когда возникло это стройное пяти-шестиэтажное жилище с бутовыми стенами в полтора метра толщиной, за которыми можно было укрыться от кровной мести и даже выдержать длительную осаду вражеского войска? Древнейшие из сохранившихся сванских башен построены, как считают специалисты, в XIV веке, но старинные источники свидетельствуют, что башенное жилище существует в этих краях более двух с половиной тысячелетий.
Ученые заметили и определенную закономерность: по всему миру районы сооружения высотных крестьянских жилищ удивительно точно совпадают с мировыми центрами происхождения культурных растений. Одним из таких центров является и Кавказ с его каменными башнями высокогорий Грузии, Дагестана, Неверной Осетии, Чечено-Ингушетии. В эпохи бесконечных войн и набегов только неприступные башни в неприступных горах давали людям возможность зацепиться за землю и не быть сметенными в бурлящем горниле времен...
Башня была идеально приспособлена к суровому быту и хозяйству горцев: на нижних этажах содержался скот, на средних — хранились запасы воды, продовольствия и оружия. Потом шли жилые помещения, верхний же этаж был боевым. Жилая крепость для большой семьи располагалась на площади всего в двадцать пять квадратных метров. Еще в начале нашего века сванские башни служили своим хозяевам, и хотя в наши дни они потеряли свое значение, без них трудно представить Сванетию: слишком долго весь мир горцев, вся их жизнь были заключены в этих башнях. Поэтому Местиа и другие горные селения объявлены ныне историко-архитектурным заповедником.
Впрочем, сваны сами давно заповедали свою жизнь, ее уклад и с ним вместе, как неразрывную его часть, башни. Долгие века, еще со времен монголо-татарского нашествия, отрезанные от остального мира и вынужденные жить в полной изоляции, сваны держались за культурные традиции эпохи царицы Тамар, когда были построены и расписаны фресками сванские церкви, когда они наполнились прекрасными иконами серебряной чеканки. Берегли и свои могучие башни, неукоснительно поддерживая их боевые порядки. Даже штукатурка тех далеких времен до сих пор таинственным образом противостоит векам и непогоде не в пример поздней, уже осыпавшейся и обнажившей скрепленные известью метровые валуны.
Как облако, споткнувшись на своем пути о царящую над Местиа двурогую Ушбу, приостанавливает движение, так и время в горах — дни, годы, века — подчинено, кажется, иному, нежели внизу, порядку. Оно не торопится здесь списывать со счетов прошлое, которое продолжает жить в сегодняшних обычаях и традициях. Старинные башни и крохотные церкви — лишь видимая сверху вершина народной памяти. Глубины ее — за большими, редко и неохотно отпирающимися скрипучими замками, в тайниках домов. В селении Латали мне показали — что случается крайне редко — массивный серебряный крест с наводкой золотом, чернением и медальонами перегородчатой эмали. В этой семье его хранят как родовую реликвию с... VIII века! Перед смертью глава семьи показывает тайник старшему сыну. Цепь времен не разомкнулась за тысячу двести лет ни в одном из звеньев.
А недалеко отсюда, в церкви Тарингзел селения Пхотрери, я увидел деревянную резную дверь начала XI века. Шесть фигур святых — объемные рельефные фигуры, мельчайшая детализация даже складок одежды, не говоря уже о ликах, сложный, сочный растительный орнамент. Работа большого мастера. Именно в то время искусство резьбы по дереву, которым всегда славились сваны, достигло своей вершины.
В замкнутом мире каждого дома все приходилось делать самим — от ложки до мебели, и вся посуда, шкафы, скамьи, сундуки для одежды и лари для зерна и муки, круглые столы — пички и похожее на трон кресло старшего в семье — все это долгими зимними вечерами вырезалось из хорошо просушенного дерева, украшалось орнаментом и рисунками.
Пробитая вдоль Ингури трасса принесла горцам надежную связь с внешним миром и, естественно, множество простых удобных, доступных по цене предметов домашнего обихода. Поэтому былое резное богатство увидишь теперь в доме редко, разве в музее. Неужели прервалась тысячелетняя нить ремесла и искусства? «Нет»,— ответили мне в краеведческом музее Местиа и проводили в дом Александра Григорьевича Джапаридзе.
Четверть века назад, когда Александр Джапаридзе взял в руки резец, живых мастеров уже не осталось, зато оставались живущие века изделия. По ним и изучал он тайны ремесла.
Однажды Александр Григорьевич пришел в школу не в привычный ему кабинет физики и математики, а в мастерскую и стал преподавать своим ученикам труд. Учит он премудростям ремесла и молодежь в местном отделении «Солани» — грузинского объединения предприятий народных художественных промыслов, стал народным мастером...
«И у меня есть своя башня,— сказал мне Александр Григорьевич,— правда, в ней уже никто не живет, но она нужна мне, как была нужна моим предкам. Я захожу в нее, когда душе нужен покой, а мыслям — острота...»
Мне не хотелось отвлекать мастера от работы, и я молча наблюдал, как Александр Григорьевич, сидя во дворике своего дома под возвышающейся башней, сосредоточенно орудует резцом по тисовой плошке. Снизу, со стороны долины, на горы надвинулся туман. Вероятно, к вечеру тяжелые облака просыплются на землю горцев первым снегом, и тогда гордые силуэты башен на полгода растворятся в белизне гор.
Александр Миловский