Саша усваивает мои высказывания о пользе гребли, но все равно с нетерпением ждет минуты, когда парус развернется над лодкой и понесет нас почем зря. Вот и сегодня поутру Саша гребет вспять приливной волне и ветру. Вершина бухты подобна аэродинамической трубе. Когда ветер в трубе попутный — этого не замечаешь. Теперь выход из Вирмы напрочь закрыт: нам явно не перегрести встречный ветер. И это еще нет большой волны: мы топчемся на мелководье. Но мы же вышли не для того, чтобы возвращаться.
— Попробуем старой поморской дорогой пройти.— Я разворачиваю карту. Узкий осыхающий перешеек между материком и Сумостровом пересекает тонкая линия протоки.
В Вирме наш хлебосольный храмохранитель Глеб Иванович говорил мне, что лет десять назад ходили моторки во всякую воду. А теперь только на дюральке, да и то фарватер рассмотреть надо...
Фарватер мы угадывали. Что-то подобное есть на других реках и в других местах. Саша гребет по траве, а лодка довольно резво скользит в извилистой протоке, угадываемой по отсутствию растительности. «Тропа» эта не зарастает: уровни в соседних губах во время приливов разные. Пока не зарастает. Но выбросы из рек делают свое черное дело. Грязный, дурно пахнущий ил оседает на некогда зыбучих песках. Незамедлительно появляется всякая неведомая ранее поросль. Глядишь — через десять лет не будет знаменитого Сумострова, прозванного по имени стариннейшего в Поморье и славнейшего Сумкого Посада, проще Сумпосада. Туда мы и направляемся, сильно сократив невозможный в такой ветер путь вокруг острова. Из протоки нас бросает в объятия Телячьих островов. Вот уж действительно Телячьи: «быков» и «бычков» нет и в помине. Мелководье густо усеяно поливухами — камнями вровень с водой. Мы то и дело садимся на них. При нашей осадке в пятнадцать сантиметров никаких хлопот, но это уже не плавание...
Наконец выбираемся на простор. Конечно же, я ставлю парус, сажусь в уже мокрый кокпит. Саша, согнувшись, держит в руках шкоты и смотрит на меня. А мною командует чуткий руль. Видим, как догнавшая четырехбалльная волна подбросила нам водички, и лодка, кажется, сваливается назад. И все же надо набирать ветра. Тут уж держись! Если не набрать скорость, следующая волна... Нет, я не хочу сказать — накроет. Парус рвет лодку в ложбину между валами. Пронесло, и... снова все повторяется. В момент такого маневра вдруг раздается страшний треск, лодка дико уваливается. Ничего не понимаю...
— Трави шкоты,— кричу Саше и шарю глазами по днищу лодки.
Но никакой пробоины нет. Невольно сменив галс с правого на левый, мы продолжаем наши скачки по волнам как ни в чем не бывало и постепенно забываем о происшествии. Подходя к берегу, я выдернул мачту с парусом. И тут же мы перешли на греблю. Поскрежетав по гальке, сразу увидели, что поднялся от удара о грунт лишь правый шверц. Левый был обломан по ватерлинию. Какой же был напор воды! Через полчаса мы в узкой бухточке, и лишь мутная вода с клочьями водорослей беснуется среди камней. Слава богу, живы и лодка цела...
На берегу ветер прижимает траву к самой земле. Так же низко стелется дым от кострища. Теперь мы гости у косарей из Беломорска. Место, куда пристали поневоле,— мыс Мальостров. На нем останки строений начала века. Когда-то здесь была батарея и при ней часовня. Сюда шли пешком из Сумпосада самые нетерпеливые богомольцы, чтобы с рейда на глубокосидящих судах отправиться на Соловки, не дожидаясь оказии из переполненного паломниками Сумпосада. Наверно, от тех времен сохранились какие-то следы человеческого становища.
Здесь нас ожидал сюрприз. В груде прибрежных камней, каждый из которых размером с добрый карбас, мы увидели стоящий вертикально камень с высеченным на нем крестом и витиеватой старинной вязью: «1760 года, майя, 25-го дня...» А на обороте пространная молитва Николаю-чудотворцу... Нам доводилось встречать деревянные кресты на видных местах. Ставили их в память о тех, кто не вернулся с моря, с промысла. На Мурманском берегу, в бухте Золотой такой крест с множеством надписей на старославянском датирован 1923 годом. А тут 1760-й, да еще на камне! Уже потом мы выяснили, что каждое лето приезжающие на заготовку сена косари из Беломорска поднимают эту стопудовую махину: зимой ледовый напор крушит здесь, в приливной зоне, камни и все расставляет стихийно на «свои» места. И ни у кого до сих пор не хватило разумения и сил спасти эту уникальную реликвию. И никому не приходит в голову собрать под навес (а может, в запертый собор в Вирме) все уцелевшие кресты поморов. Это памятники не только людской скорби... Кресты у поморов еще и маяки, строго ориентированные верхним краем косой перекладины на Север. Впрочем, и многочисленные соборы и часовни в приморских селах — тоже маяки. Так вот собрать все эти кресты, а на их место установить новые, точно скопированные. Но кто всем этим будет заниматься?..