...Мы сидим на ковре, во дворе дома, в горном селе. Хозяйка с соседями готовит юху. В сельской местности и сегодня выпечка хлеба — дело общее, событие радостное. Слышны песня и звуки саза. Девушки несут хворост. Расчищают место для костра, делая небольшую ямку для углей. По краям ставят на ребро кирпичи. На них кладут садж — круглый металлический лист выпуклой формы. Когда он накалится, можно печь. К этому времени хозяйка, замесив тесто на молоке, раскатывает его деревянной скалкой. Сначала толстой, потом тонкой. Левой рукой подсыпала горсть муки, чтобы не прилипало к скалке. И все время подбрасывает блин, поворачивая по кругу: от этого он удачнее будет. Вот он уже тонкий-тонкий. Готов, значит. Мгновенье — и раскатанное тесто на жаркой поверхности саджа. Две минуты печется лаваш. Второй, третий... Обычно готовят девяносто-сто штук. Сразу на целую неделю. Ведь лаваш не стареет: сбрызнул водой, и он опять свежий.
На столе — только что испеченный лаваш, главное угощение. Ели его, запивая чаем.
— Са"ол, са"ол — спасибо, спасибо,— кланяясь, благодарили гости. И я поклонился, сознавая мудрость слов — «Поклонись хлебу!», которые, как мне сказали, написаны при входе в один из залов Агдамского музея хлеба.
Этот музей — первый по времени создания из известных мне тринадцати музеев хлеба в нашей стране.
На фасаде здания, сверху донизу, ажурные переплетения орнамента и два мозаичных панно — колосья пшеницы и солнце. Внутри цветные витражи, потолок из светлых и темных деревянных квадратиков, приглушенное освещение... Ощущаешь некоторую торжественность. Что ж... Еще в Древнем Египте солнце, золото и хлеб обозначались одним знаком — кружочком с точкой в центре. Второй после фараона человек занимался вопросами хлеба и пашни. Черный цвет плодородной земли считался символом почета и богатства. А в древних Афинах особый пшеничный хлеб не выпекался — жарился на вертеле. Изысканные хлеба со звучным названием «ахиллесовые» подавали на золотых подносах. Да и наши предки воздавали высочайшее уважение хлебу-батюшке.
— Взгляните,— говорит директор музея Ниязи Кулиев и подводит меня к витрине, где под стеклом хранятся обугленные зерна пшеницы.— Они намного старше египетских пирамид... Их нашли при раскопках в местечке Чалаган-тепе близ Агдама. А подарил музею ученый-селекционер, создавший не один сорт твердых пшениц для республики, академик Имам Дашдемирович Мустафаев.
— А какой был самый первый хлеб человечества?
— О! Вряд ли вы разделите вкусы древних,— отвечает Ниязи Кулиев.— Самый первый хлеб — это обычные зерна пшеницы. Потом и готовить похлебку из муки научились, растирать зерна двумя камнями.
Директор рассказал, что однажды пришел в музей старик, восьмидесятисемилетний Мамедов Исмаил Кафар оглы из села Агамалы. Принес кир-кире (ручные каменные жернова) XVII века. «Пусть люди смотрят и понимают, как доставался тогда хлеб»,— сказал аксакал.
«Поклонись хлебу!» — два слова на стене. Здесь хранится опаленный войной хлеб блокадного Ленинграда. Его привезла женщина-хлебопек, пережившая блокаду, Галина Андреевна Канаева. Вот он — окаменевший, не похожий на хлеб, и все-таки благословенный, спасший столько тысяч ленинградцев, 125-граммовый ломтик. Самый маленький паек декабрьского сорок первого... Я словно слышу голос Ольги Берггольц: «Придет день, когда этот кусочек черного хлеба мы увидим в музее». И еще я слышу другие голоса.
— В Шеки самые вкусные чуреки пекут. Попробуйте!
Я улыбаюсь. «Спасибо. Но зачем так много...»
— А они разные,— оправдываются ребята.
— У меня азербайджанский чурек.
— Вот гянджинский. В честь старого названия Кировабада — «Гянджа».
— Мой шекинский, с маком.
— У нас разламывают хлеб обязательно двумя руками. Вот так.— Чинар опередил меня.— Чтобы не обронить нечаянно и чтоб крошек не было. Меня моя бабушка Эльмира научила. Она говорит: с кем преломил хлеб, тот твой друг навсегда.
Азербайджанская ССР Геннадий Остапенко, наш спец. корр.
Будь здоров, Анималь!
Номер двадцатый истекал кровью. Автомобиль — не пуля, но в последние пятнадцать лет бампер настигал флоридских пум вернее свинца. Номер двадцатый стал очередной жертвой скоростных дорог, которые опоясывают, а порой и пересекают заповедные леса. Этот четырехлетний рослый ржаво-красный самец, самый крупный в национальном заповеднике Биг-Сайпрес, что во Флориде, до времени мистически ускользал от инвентаризации — только три месяца назад он был настигнут, усыплен и получил порядковый номер и радиоошейник с датчиками. Теперь радиоошейник сообщал, что зверь уползает от рокового шоссе, а жизнь уходит из его тела.