Вечером, когда воздух начинал стремительно густеть, наливался плотным серым цветом, на мокрую береговую полосу из океана выползли крабы.
Их приносила очередная волна: она плоско уползала назад, и на твердом сыром песке оставались несколько булыжин, которые поначалу действительно казались гладкими, хорошо обкатанными камнями, но потом у них вдруг появлялись крепкие кривые ноги, весьма ловкие, и эти камни начинали проворно двигаться вверх — прочь от очередной волны.
Причем камень часто двигался сам по себе, а тень, которая должна быть неотрывно связана с ним, сама по себе — происходило нечто странное и неведомое. В это время море вновь выкатывало очередную порцию камней.
Море задвигалось, сделалось шумным, каким-то суетливым, прибой не просто выкатывал на берег камни — начал выбрасывать их валом, крабы сами лезли в руки. Видя людей, они не останавливались, а шли прямо на нас, и было сокрыто в этом движении что-то жутковатое, враждебное и одновременно рождающее охотничий восторг.
Шуршали волны, песок играл тенями, поблескивал слабо, радужно, таинственно, отовсюду несся каменный скрежет — отнюдь не таинственный и все-таки загадочный, как, собственно, и сам выход крабов из океана на берег. Из-за горбатой, круто стесанной книзу горы поднялась луна.
Звезды, проступившие в воздухе и заигравшие яростно, погасли, неожиданно сделались серенькими, рядовыми, очень обычными и знакомыми — таких звезд полным-полно и у нас; на макушке одной из пальм заполошно заорал попугай — видать, его испугал проголодавшийся едок в костяном панцире. Отзываясь на крик, луну накрыла большая бесшумная птица, похожая на сову, только крупнее — птица была совершенно черная, под цвет ночи, если бы она не отпечаталась на зеленом лунном диске, мы бы ее не заметили. Потом невдалеке кто-то застонал, к стону примешался жалобный скулеж — ночная жизнь вступила в свои права. Сколько в ней будет съедено, сколько птичьих и звериных душ искалечено, сколько желудков будет набито, а сколько, наоборот, останется пустыми — не сосчитать.
Недалеко от Нуси-Бе есть еще один крохотный, зеленый, отрезанный от мира большой водой островок Нуси-Кумба, по-своему счастливый, по-своему несчастный, с населением, которое можно пересчитать по пальцам — мы видели только одну рыбацкую деревушку, больше на Нуси-Кумба поселений нет, но знают этот остров на Мадагаскаре, по-моему, все без исключения, потому что остров такой в мире только один.
Остров Нуси-Кумба — знаменитый заповедник лемуров. «Кумба» по-мальгашски и есть «лемур». Добраться до острова можно только на катере. Нам выделили новенький, с хорошо отлаженным дизельком катер, укрытый сверху полосатым тентом, и мы спешно погрузились на него, положили сырую рыбу — толстого, с вялым выражением в угасших мертвых глазах капитана метровой длины, полтора десятка алых, грозно ощетинившихся перьями окуней, еще полтора десятка каких-то неведомых серых замухрышек, сильно проигрывавших своими красками ярким окуням, но на вкус оказавшихся очень сладкими и сочными, погрузили ящик с кокой, ящик с минеральной водой, большую связку бананов, сорванную прямо с дерева, и отплыли.
Мы шли из порта, а навстречу нам, в порт, двигались рыбацкие суда, суденышки, лодки, скорлупки, по самые срезы бортов нагруженные добычей. Каждое из них сопровождали акулы, распределившиеся по ранжиру: суденышко побольше сопровождала акула побольше, суденышко поменьше конвоировала акула соответственно поменьше.
Голубая вода пузырится, за кормой шипит — мы плывем ходко.
По пути встречаются зеленые крутобокие горушки, звонкие от пронзительного электрического треска цикад и птичьих криков. Островки эти — райские, такие, ей-богу, можно встретить только в раю или во сне. От птичьего гвалта надо затыкать уши — море сразу делается немым, беззвучным, все кажется нереальным, а на самом деле реальное: и острова, и вода, и наш катерок, и самое реальное из всего реального — акулы.