А ведь Колчак был умен, деловит, честен и храбр. Перед ним отворялись двери и расступались льды. Потому и жаль, что на мысу Преображенском нет памятника — больше его поставить негде. В любом другом месте памятник у кого-то вызовет радость, у кого-то бешенство, у кого-то иронию. И все будут по-своему правы.
А что же дальше? — спросит читатель. Как мог такой человек стать верховным правителем в Омске, ставленником Англии, известным как палач сибирских тружеников? Четкого ответа у меня нет — образ Колчака действительно раздваивается. Однако именно изнанка ледовой эпопеи, чуть приоткрытая выше, намечает между ними связь.
Без полярной молодости понять адмирала нельзя, а она фальсифицирована. Не будем винить тогдашних авторов — вспомним, что Колчаковна (так почтительно называли А. В. Тимирёву ее невольные лагерные подруги) до старости, до хрущевской поры промыкалась по тюрьмам и лагерям, что экспедиция, посетившая остров Беннетта в 1937 году, исчезла в ежовских лагерях почти вся, что отсидел 10 лет и Виттенбург. Скорее удивительно, что тот, кто очень хотел, находил способ помянуть одиозное имя, и я смог написать в 70-е годы очерк о Колчаке, хотя, работая тогда в биологическом институте, подумать не мог о спецхране или архиве. Доступного материала оказалось невпроворот, правда, собирать пришлось по крохам. Так что незнание нами своей истории нельзя оправдать одними внешними препонами.
Недавно архивист С. Дроков издал статью о Колчаке-полярнике («Северные просторы», 1989, № 6), где привел цитату, говорящую об отношении того в 1900 году к конфликту на «Заре»: «Я считаю, что начальником должен быть просто образованный человек, ясно и определенно сознающий задачи и цели предприятия, а будет ли он специалистом по геологии, не имеющей никакого отношения к ходу самого дела,— это не имеет значения. Для начальника (...) прежде всего необходимо быть моряком...» Симпатии, как видим, офицерские, самоуверенность адмиральская, но пошел ведь спасать геолога, а позже написал книгу «Лед Сибирского и Карского морей». Кстати, на месте Сибирского хотел видеть он два моря — Лаптевых и Юкагирское, в память отважных полярников и уходившего в прошлое народа.
«Морской сборник», когда-то печатавший Колчака («Какой России нужен флот?», 1908, № 6, 7), теперь (1990, № 9, 10) поместил выдержки из его дневника, написанного в форме писем к Тимирёвой. (Таким же по форме был дневник Толля.) Тут все — мудрость и наивность, наслаждение процессом войны и сентиментальность, безнадежность и вера в свою звезду.
Его любимый романс был «Гори, гори, моя звезда».
Умру ли я — ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда —
вот тут адмирал не ошибся: «звезда волшебная» сияла над его текучей (ни камня, ни креста) могилой 55 лет без недели. Ровно столько жила и помнила Анна Васильевна. В июле 1969 года в Киеве она записала в дневник:
Но если я еще жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
(«Знамя», 1990, № 10.) Умерла она в Москве восьмидесяти лет от роду. Я решил, что теперь гражданские историки вынут из столов что-то большее, чем могу я, историк науки. Однако пока дело движется слабо и в основном — не историками. Вроде бы стали доступнее архивы, но на двух архивных выставках (ВДНХ, 1988 и 1990) революционный раздел поразил меня пустыми стендами и тщательно замазанными ссылками на фонды ЦГАОР. То есть одни хотят показать, другие в последний момент не дают. В таких условиях и мои очерки могут быть полезны — не только как новая точка зрения, но и просто как информация. Надеюсь, она привлечет внимание ищущих и к адмиралу, и к лейтенанту, и к острову, еще не все тайны раскрывшему. А пока мне рассказали, что в 1988 году отряд геодезистов пустил там на дрова остатки избушки Толля.
Ю. Чайковский