Король был поражен. Талавера нахмурился. Но на лицах других, включая королеву, Колон прочитал одобрение, а Сантанхель даже кивнул ему.
Король заговорил вновь, тщательно подбирая слова:
— Я надеюсь, сеньор, в пылу спора вы не впали в ересь, — и повернулся к Талавере, предлагая тому высказаться.
Приор Прадо покачал головой, лицо его закаменело.
— Ереси я не нахожу. Нет. Но все же... — теперь он обращался непосредственно к Колону: — Вы зашли на опасную глубину, сеньор.
— Таков уж я есть, ваше преподобие.
— Опасность вас не страшит? — сурово спросил монах.
Приору Колон мог отвечать более резко, чем монарху.
— Будь я пуглив, святой отец, я бы не предлагал плыть в неведомое, не боясь всего того, что может встретиться на пути.
Фердинанд, похоже, решил подвести черту.
— Мы не сомневаемся в вашей отваге, сеньор. Если бы дело было только в этом, мы, наверное, с радостью воспользовались бы вашими услугами. Но... такой уж я человек, что не могу сразу принять решение, исходя только из того, что мне предлагают.
— Я тоже не сторонница скоропалительных решений, — добавила королева. — Но это не значит, что мы отвергаем ваше предложение, сеньор Колон. Просто сейчас мы не готовы оценить его по достоинству. Его величество и я создадим комиссию из ученых мужей, чтобы те изучили ваши материалы и посоветовали нам, как поступить.
Вскоре Колон увидел, что многие сановники при дворе относятся к нему более чем благосклонно. И в первую очередь Кинтанилья, в доме которого он поселился по распоряжению королевы. Не только внешность и хорошие манеры обеспечивали ему теплый прием. Война с маврами донельзя истощила ресурсы обоих королевств, и казначей Кастилии постоянно терзался мыслями о том, где взять денег. Государственный корабль удавалось удерживать на плаву, лишь притесняя евреев. Святой палате развязали руки в поисках тех, кто, приняв христианство, продолжал тайно исповедовать иудаизм. Виновные лишались жизни, а их имущество конфисковывалось. Кое-кто даже уговаривал короля и королеву издать указ об изгнании всех евреев из Испании с полной конфискацией их имущества, обещая, что полученные таким образом богатства с лихвой перекроют все военные расходы. Пока же деньги добывались с большим скрипом, и казначей Кастилии едва ли не более всех хотел познакомиться с тем, кто предлагал Испании открыть сокровищницу Востока. Вот тут Колон мог рассчитывать и на кредит, и на поддержку.
Немалый интерес проявил к нему и Луис де Сантанхель, канцлер Арагона. И у него были мотивы, весьма сходные с порывами Кинтанильи. Увидев в Колоне потенциального спасителя евреев Испании, он сразу же уверовал, что тот — посланник божий. (Собственно, и сам Колон придерживался того же мнения.) Ибо, хотя Сантанхель крестился и теперь исповедовал христианство, сердцем он оставался со своим народом. И столь плохо скрывал свои чувства, что однажды ему пришлось ощутить на себе мертвую хватку Святой палаты Сарагосы. Тогда все обошлось публичным покаянием. Лишь должность канцлера и любовь к нему правителей Испании спасли Сантанхеля от худшего.
Сантанхель посетил Колона в доме Кинтанильи.
— Спешу объявить себя вашим другом до того, как ваши деяния позволят вам приобрести столько друзей, что я затеряюсь среди них, — сказал он, заглядывая Колону в глаза.
— Иными словами, дон Луис, по доброте вашей души вы хотите придать мне мужества.
— Не только. Я верю, что вас ждут великие дела, которыми вы прославите Испанию.
Колон криво улыбнулся.
— Если б и король придерживался того же мнения...
— Король осторожен. Никогда не спешит с принятием решений.
— А мне показалось, он уже решил, что я — шарлатан.
Дон Луис отшатнулся.
— Откуда у вас такие мысли! Скептицизм короля — лишь проверка, и вы выдержали ее с честью. Это — слова королевы, мой друг. Так что наберитесь терпения, и, поверьте мне, ожидание не будет долгим. Сегодня вы отужинаете со мной. А завтра вас приглашает маркиза Мойя. Она желает получше узнать вас. И не ошибусь, если скажу, что ни к кому не прислушивается королева столь внимательно, как к ней, так что постарайтесь произвести на нее наилучшее впечатление.
И на следующий день, когда дон Луис привел его в особняк на Ронде, Колон разоделся, как на прием к королеве. Глаза его светились такой уверенностью, будто он уже достиг желаемого и все препоны позади. И Беатрис де Бобадилья, маркиза Мойя, встретила его одобрительной улыбкой.