Булгаков и Лаппа расстались в 1924 году в Москве.
Она прожила с ним очень трудный период жизни, но, похоже, продолжала любить его до конца дней. Не случайно третий муж Татьяны Николаевны, Д.А. Кисельгоф, так ревновал ее к Булгакову, что однажды уничтожил все фотографии, письма и документы, связанные с этой большой, красивой и очень печальной историей.
Сатира и угар нэпа
В Москву в сентябре 1921 года Михаил Афанасьевич перебрался работать, у него уже был небольшой литературный задел. По его словам, медицину он бросил, будучи во Владикавказе, на рубеже 1919—1920 годов, и стал сотрудничать с местными газетами. Возможно, это решение было вызвано тем, что Булгаков больше не желал участвовать в войне. Ведь он волею судьбы побывал врачом и в армиях гетмана Скоропадского, и в войсках Петлюры, в Красной Армии и в деникинских войсках. (Во время Гражданской войны родной Киев на его глазах переходил из рук в руки по нескольку раз.) Первый рассказ, как утверждал Михаил Афанасьевич в биографии 1924 года, он написал осенью 1919-го, следом — несколько фельетонов. Зимой 1920-го фельетон «Дань восхищения» опубликовали в одной из северокавказских газет. А в мае 1921 года на сцене владикавказского театра была представлена пьеса «Сыновья муллы», где по-доброму, без иронии обозначились постреволюционные перемены в ингушском селе. И на тот момент это было определенным мнением автора, но в целом о его общественно-политических настроениях можно говорить, беря во внимание поздние произведения. Примечательно, что уже здесь, во Владикавказе, писателя изгнали из подотдела искусств за то, что он отстаивал Пушкина для новой пролетарской культуры. После Владикавказа Михаил Афанасьевич некоторое время жил в Тифлисе, откуда, кстати, можно было легко добраться до Константинополя — убежать от голода и разрухи.
И вот — он обустраивается в столице.
«Обустраиваться» — в начале 1920-х годов означало следующее: «Идет самый черный период в моей жизни. Обегал всю Москву — нет места». Но уже с весны 1922 года он стал постоянно печататься в ряде московских газет и журналов, а также в известной берлинской газете «Накануне». Ее издатели, русские эмигранты, принадлежали к правому крылу кадетской партии и видели в новой экономической политике Советской России некую возможность перехода к буржуазно-демократической республике. Конечно, Булгаков не разделял их взглядов, он чувствовал все «изнутри» и отдавал себе отчет в том, что с революцией в России произошла такая глобальная перестройка в общественном мышлении, что поворот к буржуазно-демократической парламентской республике категорически невозможен. Сатирические рассказы и повести писателя этого периода стали «злобой дня», но, конечно же, не в том смысле, что он тогда оказался голосом эпохи 1920-х, — нет. Он стал ее тонким, проницательным наблюдателем, своего рода летописцем, обобщив с помощью сатиры многочисленные противоречия и перегибы времени, так называемого «угара нэпа». Расплодившиеся нувориши-нэпманы, жулики и спекулянты, взяточники и шарлатаны, обитатели московских коммуналок, полуграмотные советские служащие — все они попали в поле зрения сатирика. И вот что удивительно: мы читаем — нам смешно, и ни одна ироничная строчка нигде не выдает, что автору было подчас не до смеха. Он пытался заработать, где мог. О своей беготне по редакциям, о своих фельетонах в «Гудке», где Булгаков проработал с 1923 по 1926 год, он рассказал потом в повести «Тайному другу»: «Волосы дыбом, дружок, могут встать от тех фельетончиков, которые я там насочинил». Но именно они во многом послужили тем самым стартом, писательской школой Михаила Афанасьевича. Разбираясь в «нэповском угаре», он приобретал бесценный материал для своих размышлений, свой исключительно индивидуальный стиль. И пока ему удавалось издаваться — его «говорящие» герои, такие как, например, дух зла в виде сотрудника ВЧК из рассказа «Спиритический сеанс» (1922), доходили до широкой публики. «…Дух предстал перед снежно-бледными спиритами. Он был кожаный. Весь кожаный, начиная с фуражки и кончая портфелем. Мало того, он был не один. Целая вереница подвластных духов виднелась в передней. Мелькнула бронзовая грудь, граненый ствол, серая шинель… Дух окинул глазами хаос спиритической комнаты и, зловеще ухмыльнувшись, сказал: — Ваши документы, товарищи…»