И все равно: идеально отреставрированные, эффектно подсвеченные и упрятанные в стеклянные «сейфы», иные из объектов по своему воздействию непропорциональны даже этому музею. Их созерцание во все-таки «профанном» пространстве оставляет ощущение некоторого неудобства — так бывает слегка неловко за восторженных западноевропейских коллекционеров, украшающих стены своих гостиных асимметрично развешанными русскими иконами.
Кстати об иконах: странно, что в общий «неевропейский котел» с ритуальными масками экваториальной Aфрики и культовыми предметами исконных обитателей Америки угодило искусство Африки христианской. Фрески, снятые со стены коптской церкви в Эфиопии, смотрятся абсолютно чужеродным объектом в этом «языческом» музее. Впрочем, этот контраст лишь иллюстрирует ключевые вопросы, которые ставит Бранли: кто мы такие, в чем заключается наше отличие от других и есть ли оно сегодня?
Из мистической темноты навстречу зрителю выступают герои экспозиции
Взгляд на другого
Как уже говорилось, места в постоянной экспозиции хватает приблизительно для 1% коллекции, собранной за пять веков колониализма и полтора столетия этнографической науки. Безбрежные собрания фото-, аудио- и киноматериалов доступны публике в специально оборудованных медиатеках. Остальные объекты обещают показывать в рамках сменных выставок, распланированных на 12 лет вперед. Первая из них состоялась под программным названием «D"un regard l"autre» (что можно примерно перевести как «Взгляд на другого»).
С тех пор как в начале XVI века гениальный немецкий картограф Мартин Вальдзеемюллер нанес на глобус предполагаемый им, но еще никому не ведомый американский континент, воображение европейцев занято обитателями «иного мира». Сперва не более реальный, чем инопланетянин, в последующие века заокеанский житель «делает карьеру» от «кровожадной бестии», варвара и, конечно, каннибала до «благородного дикаря». На выставке можно было увидеть и идеализированные мраморные бюсты negri, выполненные в соответствии с иконографией Ренессанса, и стилизованные портреты «африканских послов» Джаспера Бекса: наряженные в камзолы и шелковые панталоны, в напудренных париках, кавалеры замерли в куртуазных позах, черный цвет их лиц кажется всего лишь данью карнавальной ночи.
«Может ли человек сильно отличаться от меня и при этом оставаться человеком?» — этот наивно-расистский вопрос впервые открыто задал в XVII веке еще один «участник» выставки — голландец Альберт Экхоуд. Во время восьмилетнего путешествия по Бразилии художник изображал свои модели на фоне тщательно прописанной тропической растительности. Еще более старательно выписаны экзотические украшения дикарей. В некотором смысле подход Экхоуда схож с тем, что практикуется и сегодня в этнографических музеях. Впрочем, вполне ли можно доверять этому «энциклопедисту»? Где он рисует реальность, а где обслуживает уже существующее представление о ней?
Особенно хорош «Портрет женщины из племени тапуйя»: миловидная обнаженная дикарка держит отрубленную человеческую руку, а из изящного узелка за спиной торчит чья-то нога. Похоже, мать семейства только что была на базаре...
«Череп Парижа»
Где оригинал, а где стилизация? Это еще один вопрос, который задает проект Бранли. Чуть ли не самый знаменитый предмет коллекции — так называемый «парижский череп». Высотой 11 сантиметров, весом 2,5 килограмма, он выточен из цельного куска горного хрусталя. В 1878 году череп был передан в дар этнографическому музею на Трокадеро (будущему Музею человека) коллекционером Альфонсом Пинаром — в качестве шедевра доколумбова искусства. Ацтекские черепа — своеобразные «яйца Фаберже» мира заокеанских древностей: на сегодняшний день известны 12 объектов такого рода. Один из них хранится в Британском музее, другой, самый крупный, принадлежит Смитсоновскому институту в Вашингтоне. Остальные разошлись по частным коллекциям и известны под фантастическими названиями вроде «Черепа Судьбы», «Макса» или «Синергии».
Сомнения относительно происхождения хрустального черепа появились уже в XIX веке. Хотя бы потому, что приобретен он был у антиквара Эжена Бобана — лихого путешественника и не слишком чистоплотного предпринимателя. Однако лишь в 2007 году в лаборатории Бранли были проведены трехмесячные исследования, окончательно разоблачившие легенду о черепе. Он был выточен при помощи алмазных резцов не раньше второй половины XIX столетия, скорее всего, в одной из ювелирных мастерских на юге Германии, где и сегодня специализируются на схожем способе обработки камня.
«Разоблаченный» череп был представлен публике в рамках специальной выставки, открывшейся в канун европейского старта фильма «Индиана Джонс и Королевство хрустального черепа». Подобная смычка с шоу-бизнесом вызывает мысль о том, что если музеи строят… значит это кому-нибудь нужно.
Эта мысль усиливается и углубляется, если побродить по улочкам в окрестностях набережной Бранли. Здесь вы обнаружите не одну, и не две, и даже не дюжину галерей, специализирующихся на продаже африканских и азиатских древностей.
«Верстовые столбы», прежде отмечавшие зону господства племени, сегодня направляют посетителей музея
Цены на эти артефакты, ранее представлявшие интерес в основном для узкого круга любителей, за последние годы выросли многократно. Один мой знакомый адвокат, прежде собиравший экзотические маски и скульптуру исключительно ради собственного удовольствия, сейчас забросил надоевшую юридическую практику и переквалифицировался в дилера по «африканскому искусству». «Океанический рынок» пока не переживает того бума, какой имеет место в искусстве современном, но явно стремится к нему и, возможно, станет следующей площадкой финансовой карусели.
Тесная связь этих двух рынков не вызывает сомнений. Не случайно одним из первых в Бранли выставлялся звезда «контемпоральщины» Йинка Шонибаре. Родившийся в Лондоне нигериец сделал себе имя как раз на кокетстве с колониальным прошлым и его стилизации. Так, его самая известная инсталляция «Большое путешествие» представляет собой группу викторианских денди, свитых из пестрых африканских тканей. Денди совокупляются в самых затейливых позах с пышногрудыми дамами, также свитыми из тряпок. Все это — намек на гранд-тур, традиционное познавательное путешествие молодых аристократов по Средиземноморью.
Уникальный в своем роде, музей Бранли в то же время выполняет роль ледоколапервопроходца: на подходе другие европейские собрания «нового образца». Скажем, в Берлине уже принимает конкретные очертания «Гумбольдтовский форум». Он станет частью комплекса «Музейный остров» и наконец сделает доступными для публики огромные этнографические собрания Германии. Новый музей такого плана (правда, частный) открылся недавно в Брюсселе. О пересмотре подачи этнографических коллекций думают и в Лондоне.
Музей Бранли вообще заставляет задуматься. Ибо высказывание его неоднозначно. Снова «вписывая» артефакты иных цивилизаций в европейский контекст, пусть и стремясь при этом сохранить их мистическую ауру, этот проект не ретуширует, а подчеркивает конфликт между первым и третьим миром. Конфликт, который все больше определяет то, что происходит в сегодняшней жизни.
И, может, не так уж неправы французские критики проекта, указывающие на то, что 235 миллионов евро, в которые обошелся музей Бранли, следовало бы инвестировать в науку и в спасение остатков цивилизаций, исчезающих по вине колонизаторов, а не в помпезный памятник последним.
Подпись к картинке
Жан Нувель входит в десятку ведущих архитекторов мира. Родился и вырос в провинции на юге Франции, под Бордо. Учился в Парижской академии художеств, на факультете архитектуры. В 1968-м был активным участником студенческого движения. Широкую известность Нувелю принес проект Института арабского мира, построенного в Париже в 1987 году. Среди других крупных проектов его бюро — здание Агбар в Барселоне и галерея Лафайет на берлинской Фридрихштрассе. — Господин Нувель, ваше новое здание как будто прячется от посторонних взглядов. Почему? — Мне было важно создать иную атмосферу, нежели та, что обычно господствует в западноевропейских музеях. Атмосферу загадочную и сакральную. Ведь в этом музее выставлены не произведения искусства в традиционном смысле слова, а реликты древних цивилизаций, следы ритуалов, верований и суеверий. Чтобы подчеркнуть мистический характер пространства, я погрузил залы в полутьму. Точечные светильники на потолке создают иллюзию звездного неба. Жалюзи обеспечивают мерцающую игру света и теней, какая бывает в густом лесу. — Вы рассуждаете, как кинорежиссер. — Я стремлюсь к эмоциональной выразительности. Я люблю, когда фильм заставляет забыть о том, что он снят при помощи камеры, а архитектура — о технических средствах своего создания. — Вы называете свою архитектуру «контекстуальной». Что означает этот термин?