— Недаром, верно, — вспомнил я вслух, — на стене холла вашей ратуши по-латыни и по-норвежски написано: «Усердие людей покоряет природу».
— Это верно. Природой наших людей не запугаешь. Они патриоты. Считают, что морошка — лучшая в мире ягода. Думаю, что раз человек готов идти весь день по тундре ради короткой встречи с другом, то это делает дружбу более крепкой. Да, трудно нам, откровенно говоря, найти дело на юге.
— Ева, а вы хотели бы жить на юге? — спрашиваю я.
— О, да! — горячо вырывается у Евы.
Отец понимающе смотрит на дочь:
— Это потому, что она видела Крым.
Дверь, распахнутая в Арктику
О Крыме я вспомнил в Тромсё: на клумбах цвели тюльпаны. По переулкам буйно зеленели «пальмы Тромсё», взглянув на которые хотелось воскликнуть: «Не может быть!»—до того эти трехметровые могучие растения напоминали вытянутый с помощью неведомого эликсира роста наш скромный борщевик. Как потом я узнал, это и был наш борщевик, семена которого моряки-тромсейцы завезли из Игарки. Попав в относительно мягкий, влажный климат, сибиряк показал свою могучую натуру.
В центральных кварталах было заметно, что даже этот самый крупный из норвежских северных городов сохранял спокойное достоинство, не мельтешил, не лез в глаза назойливой рекламой, не старался казаться «маленькой столицей».
Жена Теодора Драйзера вспоминала, как во время путешествия по Норвегии писатель, удивленный отсутствием привычного для него ажиотажа, иронически заметил, что этого одного достаточно для того, чтобы средний американец посчитал бы всю страну ни к черту не годной: «Как! Здесь никто не поет: «Да, сэр, это моя крошка»? Боже мой, но ведь это совершенно пропащая страна!»
Если на юге Норвегии с тех пор произошли некоторые перемены, то север ее по-прежнему остается «пропащим» и упрямо не американизирует свой облик.
В парке Тромсё устроен музей. Боевые топоры, мечи, наконечники стрел эпохи викингов мне приходилось видеть и в других норвежских музеях. Но один экспонат был единственным в своем роде: драная, выцветшая шляпа из черного фетра с обрывками парадных кистей.
Эту шляпу носил полярный путешественник Биллем Баренц, погибший в 1597 году в Ледяной гавани у северной оконечности Новой Земли.
Другие экспонаты также относились к экспедициям, которые никогда не будут забыты летописью полярных исследований. Многие из них не миновали Тромсё. Здесь снаряжались их корабли и пополнялись экипажи. Из тридцати моряков «Фрама» двое — штурман Якобсен и гарпунщик Педерсен — были родом из Тромсё, третий, моряк Бентсен, заглянул на «Фрам» во время стоянки судна в тромсейской гавани, да так и остался на корабле, став любимцем команды.
Профиль Амундсена
Руал Амундсен через несколько минут покинет Тромсё.
В левой руке у него небольшой свиток. Может быть, карта, может — сводка погоды. Погода была так себе. Но он решил лететь.
Амундсен смотрит на крутые зеленые склоны за синью пролива. Он видит их последний раз. Он не знает, что прощается с ними.
Не так давно знаменитый полярный исследователь сказал журналистам, что уходит на покой, сделав все, что было им задумано в жизни. Он первым из людей достиг Южного полюса. Его рука, водрузившая флаг на южном конце земной оси, сбросила затем вымпел с дирижабля, плывущего в небе над Северным полюсом. Он покорил Северо-Западный проход на купленной здесь, в Тромсё, крохотной одномачтовой яхте «Иоа». Его экспедиция на судне «Мод» была третьей в мире, преодолевшей Северо-Восточный проход. К Амундсену прижизненно пришла слава одного из величайших путешественников двадцатого столетия.
И вот он, старый человек, с лицом, изборожденным морщинами, стоит у сини вод, на пороге последнего своего часа. Голова не покрыта, капюшон полярного костюма откинут назад. Сейчас Амундсен шагнет к берегу, где его ждет лодка. Неподалеку покачивается на волне гидросамолет «Латам».
Телеграф сообщит миру: сегодня, 17 июня 1928 года, известный полярный путешественник Руал Амундсен с экипажем французского летчика Гильбо вылетел на поиски Нобиле и его людей с дирижабля «Италия», потерпевшего катастрофу во льдах.