Ответ: Каждый случай требует своего подхода. Я уже говорил, что нынешняя публика хочет «игры со смертью», дрожи и страха. В прежние времена матадор — раз-два! — круто, по-мужски разделывался с быком. Сейчас матадор подкрадывается, ласкает, «соблазняет» зверя. Он старается сократить дистанцию до нуля. И тут, перед «мгновением истины», шансы человека и зверя уравновешиваются. Именно в такую минуту Ислеро подцепил на рога великого Манолете.
Вопрос: Итак, вы — за афеитадо?
Ответ: Я против уродования зверя, против того, чтоб из поединка делали пошлый фарс. Но я сын своей эпохи, и мне доставляют наслаждение царственные вероники, плотные чикуелины, завершенные натуралии — когда матадор медленно до жути, до холода в животе поворачивается, весь завернувшийся в черную живую массу. Я люблю Веласкеса, но Пикассо — мой современник. Большая выбеленная солнцем деревенская площадь километрах в шестидесяти от Валенсии. В окнах висят праздничные покрывала и коврики. Прибывшие на молебствие священники в тонких шелковых сутанах вылезают из дорогих машин. Местный оркестр, раздувая щеки, гремит трубами. Улицы — ущелья между меловыми скалами домов, забиты народом. Крестьяне с окрестных ферм пешком и в повозках стекаются на корриду. Муниципалитет по случаю ежегодного торжества законтрактовал знаменитых матадоров; билеты дорогие, крестьяне несколько месяцев должны были откладывать деньги.
— Матадоры приехали! Матадоры! Завихрение мальчишеских тел на узкой улице.
Хоть бы глазком взглянуть вблизи на матадоров! Крикнуть им: «Удачи!», когда они появятся в проеме дверей местной гостиницы, красивые, как боги, и долго-долго вспоминать потом об этом в серые будни без торо и музыки. Глубинный смысл фиесты — народного празднества — постигаешь здесь.
Я знаю, что зрелище, которое мы увидим, будет иметь мало общего с классикой тавромахии. Толпа хочет радости, и матадоры знают это. От них не требуют изыска или артистизма; от них хотят страсти и огня. И чтобы красная мулета пламенела в руках!
Легенда о фиесте, ты родилась в этих пропыленных деревеньках с режущей белизной стен, где на вытоптанной площади подростки, обезумев от страха и собственной отваги, выходят навстречу быку в круг волов, впряженных в телеги, на которых гроздьями висят соседи-зрители. И неважно, какое громкое «сценическое» имя они себе выбирают — Пепин Морено или Алехандро Мостолес, — толпа-то знает, что это свои, деревенские, и смешанное чувство владеет ею; здесь и местная гордость («знай наших!»), и провинциальное самоуничижение («где нам тягаться!»). Бедный Пепин Морено, бедный Алехандро! Доведется ли вам узнать роскошь номеров «люкс» в отелях, в коридорах которых толпятся поклонники? Станете ли вы своей нетвердой, не привыкшей к грамоте рукой раздавать автографы на цветных открытках? Доведется ли вам менять каждый сезон «мерседесы», танцевать с экс-шахиней Сорейей и учить ездить верхом американских кинозвезд?
На такой фиесте юные матадоры, выставленные деревней, дебютируют перед съехавшимися знаменитостями, критиками и журналистами.
— Свой дебют, — говорил мне. Остос, — всегда забавно пересказывать потом. Но когда ты начинаешь сам, тебе не до смеха. В деревнях частенько покупают негодных для боя быков — тяжелых, опасных... И выходить на них надо без пикадоров, а в случае чего в захолустье не сыскать ни доктора, ни даже фельдшера. Пепин Морено, цвета зеленей, чем его костюм, с глазами, горевшими на дне глубоко запавших глазниц, вышел в круг. С противоположной стороны из-за стены повозок выскочил бык.
Приходилось ли вам видеть, как человека бьет от страха дрожь? Лицо Пепина лоснилось от пота, руки лихорадочно мяли мулету; открыв рот, он жадно ловил воздух. Он бы с великим счастьем ушел от всего этого, но он оделся в костюм тореро; но он родился здесь; но его родители, друзья, соседи, вся отцовская земля, как говорят испанцы, смотрят сейчас на него.
Зверь выбежал из корраля, мотая на бегу тяжелыми рогами, промчался вдоль строя повозок, вмиг очистив площадь. Ребятишки, как обезьяны, повскакали на высокие тележные колеса. Пеоны инстинктивно вжались в толпу.
— Тяжел, — сказал один из них.
— Прямо гора... — бормотнул второй.
Пепин идет навстречу быку, проделывает несколько торопливых пассов и отскакивает, каждый раз не завершив боя. Ему страшно. Вначале его подбадривали, затем из толпы стали кричать обидное, раздалось несколько свистков. А потом на площадь опадает молчание — публика поражена.
Пятнадцать раз — машинально я считал — он опускался с телеги и брал протянутую ему мулету. Пятнадцать раз он бежал с ристалища. Торо, единовластный хозяин площади, величественно фыркал, кося глазом на гроздья людей. Ребятишки, уцепившись за спицы громадных колес, шлепали его ладонью .по спине, когда он, рассекая воздух, проскакивал мимо.