Управившись с веткой, зверек тихо соскальзывал в воду и скрывался из глаз, но ненадолго. Вскоре он снова, появлялся, держа в зубах осиновый прут около полуметра длиной; мы понятия не имели, откуда он его взял. Не было слышно звука падающих деревьев.
Теперь в кормушке снова была еда, и в течение десяти или пятнадцати минут мы слышали ритмичное постукивание зубов, говорившее нам о том, что бобр голоден. Наконец, наполнив желудок и бросив остатки еды на кормушке, он уплывал.
К этому времени стало настолько темно, что мы увидели волны, только когда второй зверек уже подплывал к кормушке. На этот раз волны были не такими сильными: бобр был поменьше — самка. Она вылезла из воды на кормушку, отряхнула воду со шкурки и принялась расчесывать мех. Она также обгрызла палку, оставленную бобром, очистив последние остатки коры. Затем она также соскользнула с кормушки и через одну-две минуты вернулась со свежей веткой. Уже совсем стемнело, и мы едва различали ее, но слышали, как она обгрызала кору. Затем она ушла, и только время от времени издалека доносились звуки, говорившие о том, что в пруду по-прежнему кипит жизнь.
— Ты заметил, — сказала Лилиан, — они всегда оставляют еду для следующего бобра, правда?
— Всегда, — ответил я.
Мы пошли вместе к дому. Когда мы уже подошли к двери, Лилиан внезапно спросила:
— Почему люди на них непохожи?
Я постоял, нахмурясь и глядя в землю, потом сказал:
— Мне кажется, бобры инстинктивно делают то, чему люди в конечном итоге должны научиться. Кажется неправдоподобным, что бобр, хоти он всего лишь скромное животное, способен следовать золотому правилу, а человек — нет. Просто, Лилиан, люди непохожи на бобров, и это очень жаль.
По всем законам человек не считается виновным до тех пор, как не будет доказано, что он действительно совершил преступление, в котором его обвиняют. Никто не имеет права указывать пальцем на какого-нибудь человека и говорить, что «этот человек — убийца», до того, как все улики будут расследованы и суд вынесет свой приговор.
В тот день, когда я задумчиво ходил вокруг одного из лучших наших поселений бобров, глядя на красноречивые следы погрома, учиненного кровожадным волком, в моем сердце родилась черная ненависть и губы мои прошептали страшные слова клятвы. То тут, то там валялись остатки внутренностей бобров или несколько клочков шерсти, а немного поодаль лежал наполовину съеденный труп крупного старого самца рядом с недавно сваленным тополем. Все это ясно указывало, что волк был почти сыт, когда он вонзил в бобра зубы.
Когда же я увидел, что он убил старую бобриху, моя Ненависть зажглась ярким неистребимым пламенем. Бобриха лежала животом к солнцу в десяти шагах от хатки, раздутая. Она была уже старой, это правда, но ее материнство достигло самого расцвета. На протяжении многих лет она могла бы приносить по четыре-пять крепких детенышей. Теперь она была мертва, ее убили хищные челюсти Волка, и он не съел ни кусочка ее мяса. Тайга предстала предо мной с самой неприглядной стороны; я не видел никаких причин для убийства матери-бобрихи, я даже не мог придумать ни одной причины.
Была середина нюня, осины и ивы уже покрылись листвой. Лилии и другие водяные растения выбросили листья на поверхность, и на крыше бобровой хатки сидел молодой выводок гусей. Была середина июня, и повсюду в тайге была молодая жизнь. Несколько минут я стоял, прислушиваясь. Из глубины хатки донесся слабый плач бобрят, умирающих мучительной и жестокой голодной смертью.
Тогда я поднял лицо к небу и поклялся: «Я доберусь до тебя, даже если мне придется потратить на это вечность!» Произнести эту угрозу было легко, выполнить ее было гораздо труднее.
Несмотря на огромный ущерб, который Волк причинил нам за четыре года войны, я ни разу не мог отнестись к нему, как к заклятому врагу. Нас связывали узы, которые даже все его кровавые преступления не могли полностью порвать: мы оба были частью тайги, нам обоим тайга давала хлеб насущный. Каждый раз, когда я доставал из капкана норку, ондатру или выдру, я тоже был убийцей. Тайга заставляла меня убивать. В противном случае мне нужно было бы собраться, уехать и никогда не возвращаться назад. Ни один человек не сможет долго прожить в тайге, не убивая.