Борис Александрович Колчин устроился со своим хозяйством под навесом, у термостата, среди срезов бревен, кусков дерева. Навес кажется похожим на столярную мастерскую. Только дерево не пахнет. Ему столько лет, что все запахи выветрились. Колчин — певец новгородского дерева, и его книги о резном дереве, о деревянных изделиях из Новгорода — сплав точных сведений, пособия для тех, кому придется в будущем работать с деревянными вещами в других местах, и монографии по искусству, стоящие того, чтобы любоваться ими, хоть и относятся они к серии с прозаическим названием «Свод археологических источников». Разумеется, Колчин себя певцом «деревянного» века не называет — он археолог, из тех, кто пришел сюда в сорок седьмом и бедовал в разрушенном городе, но именно с деревом связаны его поиски и именно он принимал самое прямое участие в опровержении аксиом, о которых уже говорилось.
Сначала появилась идея. Если у нас есть поленница мостовых, то каждая плаха в них — бревно. Каждое бревно — летопись событий, случившихся с деревом до того момента, как его срубили. Летопись эта — годовые кольца, схожие внешне, но различные для специалиста, как отпечатки пальцев разных людей. Ученые давно уже изучали кольца деревьев, чтобы выяснить историю климата на Земле, периодичность солнечной активности и так далее. А что, если применить этот способ в Новгороде? Деревья для мостовых брались старые, в какой-то период они жили одновременно — дерево, которое срубили столетним в 1200 году, и такого же возраста дерево, срубленное тридцатью годами позже, по крайней мере семьдесят лет росли рядом. И у того и у другого, если говорить упрощенно, в засуху кольцо получалось тонким, в год теплый и дождливый — толще.
Колчин составил таблицы последовательности годовых колец, по которым можно было точно определить, через сколько лет после мостовой 14-го яруса была срублена мостовая 15-го яруса или дом, построенный в тот же год. Не хватало лишь хотя бы одной совершенно точной даты, которая дала бы всей стройной системе отправную точку. Но вскоре и такая дата нашлась. У волховского берега есть церковь, год закладки которой известен по летописи. В фундаменте церкви нашли бревна, и вся шкала легла на конкретные годы. Потом она была не однажды проверена, и теперь стало возможным говорить: «Мостовая 22-го яруса уложена в 1076 году, а мостовая 10-го яруса на Холопьей улице в 1313-м». Система эта родилась в 1958 году, через два года после того, как решено было, что двадцатипятилетняя точность — предел для археологов.
Так дерево Новгорода стало часами истории, часами точными, каких нет нигде в мире. Но как сохранить эти часы?
Дерево, чудесно сохранившееся дерево, разбухшее от воды, гибнет, как только его вытащат на поверхность. Испаряется влага, лопаются стенки клеток, и вещи, столь совершенные в момент открытия, превращаются в труху.
В Новгороде была развита металлургия, литейное дело, кузнечное, резьба по камню — все, что положено большому городу. Но все-таки он оставался в первую очередь воплощением «деревянного» века. Дом, мостовая, ложка, стул, материал для письма, посуда, части станков — все было деревянным. В этом заключалось богатство Новгорода, и в этом же была трагедия для археологов, которые могли лишь на недолгое время извлекать находки из аквариумов и, срисовав, класть их обратно. А музеи обходились рисунками и вещами из металла и камня, которые столь обычны в любом музее и создают ложное представление о том, что города древности были очень похожи друг на друга. Археологи испытывали танталовы муки. Найдя сокровища, они воспользоваться ими не могли, не могли показать их.
И вот археологи получили возможность создать новгородский музей под открытым небом, показать, каким же был Новгород. Минские дендрологи и химики нашли наконец дешевый и быстрый способ сохранить дерево.
Срезы, пропитанные составом по рецептам минчан, которые летом работали в экспедиции, кажутся лишь чуть темнее, чем необработанное дерево. В этом году на новом участке установят ванны с раствором. Бревна, побывавшие в них, приобретут крепость камня и его стойкость ко времени. В музеях займут свое место резные ложки и спинки кресел, деревянные блюда и прялки, ножны мечей и туеса.
IV
Накопление вещей, часто обычных, повторяющихся, даже приевшихся, ведет к открытиям, невозможным именно без множества этих вещей. Открытия, немыслимые, когда вещь одна, становятся простыми, когда вещей сотни, когда раскопки не единичны, а из года в год покрывают все большую площадь города.
Я перелистывал толстые, в коленкоровых переплетах книги коллекционных описей. Они очень красивы. Находки, даже самые обычные, не только описаны там, но и нарисованы. Это суховатые рисунки, точные — это в них главное, точность — и чуть условные. Они напоминают чем-то рисунки старых путешественников — зарисовки Тасмана, где тщательно изображается береговая линия или головные уборы австралийцев. Они экзотичны, как описания далеких стран.
Большинству рисунков так и суждено остаться здесь. Лишь малая часть их удостоится права перекочевать в книгу или статью. Часто это кусочек вещи, обломок, приобретающий в рисунке законченность абстрактной картины, особенно если назначение вещи еще не узнано, не угадано и на полях у рисунка лишь одно слово: «предмет». Когда-то будущий исследователь улыбнется — уже будет знать, что это часть станка или инструмента. Он сможет это узнать лишь потому, что изо дня в день художники экспедиции скрупулезно зарисовывают и фотографируют все, что отдала земля, — светцы, мутовки, дужки замков, поплавки из бересты, чесала и грузила, пробои и гвозди. Вещи оторваны от привычного окружения и брошены, обнаженные, на белый прямоугольник бумажного листа. Именно накопление материала дает возможность подняться еще на ступеньку в познании прошлого, и работа ее родилась именно от кажущегося скучного однообразия мелких интересных находок — пряслиц или, скажем, скорлупы грецких орехов, до которых новгородцы были большими охотниками.
...Когда-то, лет пятнадцать назад, на орехи обратил внимание Арциховский. Подсчитал, что в слоях XI века их встретилось 11, в XII — 26, а в XIII — 4. Обобщений в то время сделать было нельзя. Мало материала. А вот сегодня Лена Рыбина не только смогла разложить по векам сотни ореховых скорлупок, но и датировать их куда точнее. И получились графики. По годам. Стало возможным узнать, когда орехов завозилось в Новгород больше, а когда меньше. То же и с пряслицами. Известно, где на юге они изготовлялись и каким путем в Новгород шли. И обнаружились удивительные вещи. Графики поступления в Новгород товаров по определенным торговым путям совпали и, оказалось, точно зависели от отношений Новгорода с другими русскими городами, от войн и союзов, которые заключал город. Испортились отношения с Киевом — в графике грецких орехов, которые поступали по Днепру, — провал. Товар не подвозят. Осложнилась обстановка на Волге — и нет самшита для гребней. Стало возможным и пойти обратным путем. По тому, какой товар и как поступает в Новгород, можно определить, каким он шел тогда путем. Так пригодились мелочи: одинаковые пряслица и незаметные скорлупки. Обобщения ведут от раскопа на новгородской улице к жизни всей Руси. Археология сливается с историей. Спираль приводит к поискам старого. Но уже на новом уровне. И везде можно проследить цепочки настойчивых кропотливых поисков, потянул за ниточку — за ней тянется другая, и вдруг где-то переворачивается привычная картина. И случается это тогда, когда накапливаются, казалось бы, незаметные, но многочисленные факты.
...Где-то в Новгороде должна быть вечевая площадь. Громадная площадь, куда стекалось население для того, чтобы выяснить отношения, выбрать князя или посадника, решиться на войну.
Площадь искали и в Детинце — в кремле, и на ярославлевом городище. Причем искали не вслепую — пользовались указаниями летописцев. Летописцы сообщали примерное место. А площади там не было.