Особенности языка и культуры связывают гуанчей с древними цивилизациями, распространенными от Месопотамии до атлантического побережья Марокко. Например, берберы Марокко — тоже народ сложного этнического состава, объединивший и малорослых негроидов, и высоких, светловолосых, голубоглазых людей, которые забредали в приморье с Атласских гор до прихода арабов. Часто допускают ошибку, связывая светлокожих блондинов только с Северной Европой: этот физический тип был представлен до исторических времен на всем пути от Малой Азии до Атласских гор. Коричневые, даже желтые волосы можно увидеть у богов и у обнаженных пассажиров папирусных лодок на фресках древнеегипетских гробниц.
Все следы строительства лодок на Канарах исчезли ко времени открытия архипелага европейцами. Но история и археология показывают, что задолго до нашей эры финикийцы из Малой Азии и Северной Африки учредили колонии на Канарских островах, служивших им базой для трудных плаваний в другие колонии, далеко от Марокко, вплоть до берегов нынешнего Сенегала. Не раз высказывались предположения, что финикийцы были светлокожими и желтоволосыми. Если это так, не представляет труда объяснить, кем были светлокожие, желтоволосые обитатели Канарских островов. Если это не так, значит, еще какие-то древние мореплаватели были доставлены на архипелаг мощным Канарским течением. Оказавшись в этом течении — как показывает двукратный пример плавания на «Ра», — вы словно ступаете на конвейер, который, если не покидать его, доставит вас к берегам тропической Америки. А ведь мы уже видели, что белокожие мореплаватели с длинными желтыми волосами, похожие на канарцев, были изображены на фресках майя на том самом полуострове, к которому подходит течение. Больше того, как майя, так и их мексиканские соседи ацтеки сохранили предания о белых бородатых людях, которые приплыли из-за океана, цивилизовали племена собирателей и ушли, обещав вернуться...
Перевел с английского Л. Жданов
Тур Хейердал
Кто хочет обжигать горшки?
Ветер бил с такой силой, что старика Лочехина бросало из стороны в сторону. Можно сказать, мы не шли, а плавали в снежной круговерти.
И все виноват я: кой черт дернул меня на эту авантюру! Хлипкий старик Лочехин на полусогнутых вышагивает; из больного глаза слеза сочится, созревая, — вот-вот скатится, — как немой укор моему глупому любопытству. Захотелось, видите ли, взглянуть, откуда берет он свою глину, и как ищет ее в земле, и как определяет, что пойдет в работу, а что нет.
— Ходи — похаживай, говори да приговаривай! — кричит мне в ухо Афанасий Егорович и ободряюще смеется. Наверное, вид мой внушает ему жалость. И ломик тянет из моих рук: чтобы полегче было.
Лочехина я знаю, можно сказать, давно, а вот встретился с ним час назад... Разные люди в разных деревнях Севера, подавая на стол жареную рыбу на глиняной посуде, нередко восклицали: «Скусна рыбка в такой ладке, ой и скусна!» Ладки, горшки, чашки были золотисто-коричневого цвета, они светились, будто облитые медом... Я спрашивал, где делают такую посуду и кто этим занимается сейчас, но всегда получал один и тот же ответ: были такие мастера на Мезени, баские гончары-искусники, но нынче, видать, никого уж не осталось — повымерли все. А которые и живы, добавляли с сожалением, то промысел наверняка забросили: на что их рукоделье, когда в магазинах своей посуды навалом? Неприбыльное это нынче дело — горшки обжигать...
«Все это так, — соглашался я, — но почему ж «рукоделье» не убывает? Почему в любом доме стоят эти золотисто-коричневые ладки, и не такие уж они старые? Не может же глина жить вечно?»
Выручила меня газета «Правда Севера». Она сообщила о крошечной мезенской деревеньке Тимощелье, о том, что в течение долгих лет (а может, и веков?) занимала деревня особое место в ряду северных селений — далеко была известна своим ремеслом. Жили в ней гончары.
Сообщалось также, что стоит деревенька на открытом угоре: семь домов — один к одному, как стая озябших птиц, и что живет там один-единственный на всю Мезень гончар Лочехин Афанасий Егорович с супругой Еленой Афанасьевной. От него, Лочехина, и расходился товар по северным весям. Выходит, я ел из его ладок, пил из его чашек, а свидеться пришлось только теперь.
...Стоило нам приблизиться к сосновому леску, как ветер утих. У развороченных ям, где снегу почти не было, Афанасий Егорович остановился.
— Вот здесь землица наша. Долби, коли напросился!
И я стал долбить мерзлую землю. Наверное, ее брали здесь не одну сотню лет. Сначала был дерн, потом пошел сырой песок, глина с песком — поместному креча: трудная была работа. Я долбил изо всех сил, старался, как мог, но, по-видимому, делал это неважно, потому что Лочехин отобрал у меня ломик и со словами: «Зелен горох — невкусен, молод человек — неискусен» — сам взялся за работу. И едва он ударил по каменистой почве, как слеза, не удержавшись на его щеке, слетела вниз, в яму... Из-под негодной породы показалась бурая слежавшаяся глина с красными и черными прожилками. Та самая, из которой выходят горшки и ладки.
— Перекур! — объявил Афанасий Егорович.
В деревню мы вернулись с полным мешком земли. Лочехин ссыпал ее в деревянное корыто и выставил на мороз: «Пусть тяжесть лишняя в воздух уйдет. Тяпать ее тогда легче будет».
И мы пошли в дом греться.
Горница светилась праздничным застольем. Это по случаю приезда сына Ивана — дрова привез старикам...
Стол ломился от разносолов: здесь и шаньги были, и моченая брусника, и грузди соленые, и треска, и поданная с пылу с жару картошка в сметане, и пиво. Большая бутыль густого янтарного пива.
— Такого небось никогда не пивали? — смеется Елена Афанасьевна.
Да, такого пива уже не встретишь, а узнать о нем можно только в былине. Помните, у Микулы Селянинрвича: «Пива наварю, гостей созову».
Я увлеченно стал записывать рецепт, который диктовала мне хозяйка: сколько нужно ржи и воды, куда это класть, в чем проращивать, где хранить и так далее, но вскоре понял всю бессмысленность своей затеи. Сварить такое пиво нелегко даже в деревне, нам же, горожанам, это просто не под силу. Не придуман еще такой умный универсальный агрегат, который мог бы заменить русскую печь... Пиво Елены Афанасьевны совсем не пьяное. Оно ядреное, холодное, приятное, но безалкогольное. По вкусу немного напоминает квас...
Внезапно зазвонил телефон. Лочехин взял трубку и, убрав с лица, застольное выражение, произнес чужим голосом: «Лочехин слушает»... Звонили из горрыбкоопа, интересовались, есть ли новая посуда и когда можно присылать машину, чтобы забрать товар. Старик долго молчал, что-то обдумывая; на том конце провода его ответа ждали с заискивающим вниманием.
— Денька через два присылайте, — милостиво разрешил он. — И чтоб тара была подходящая. И чтоб шофер того... как стеклышко. Знаю я вас!
Афанасий Егорович с достоинством положил трубку и вернулся к столу. Иван ругал туристов, которые охмуряют здешних старушек, вымаливая у них завалявшиеся иконки, но старик уже не слушал его. Взгляд Лочехина стал рассеян и суетлив. Какая-то невидимая пружина раскручивалась внутри его, не находя выхода, и только руки нервно теребили скатерть.
Не выдержав нашего застолья, старик Лочехин заспешил на улицу и внес с мороза полное корыто глины. Он расколол топориком смерзшиеся глыбы, дал им оттаять, а потом залил крутым кипятком. Движения его были на диво четки и слаженны.
— Скйдавай валенки, Иван! — приказал Афанасий Егорович. И, обращаясь ко мне, пояснил: — Сейчас глину валять будем. Присоединяйся, коли желаешь... Робим-то мы, вишь, босиком, так зимой уж и щекотно станет. Не обессудь!