Рассвет на озере прекрасен. Тихо застыла неподвижная вода; словно лодочки, плыли мимо нас две чернозобые гагары. А вдалеке уже проступили сквозь облачную дымку суровые контуры сохондинского гольца. Мы долго смотрели на него, вновь и вновь обдумывая увиденное за эти несколько дней. Ведь от нашего мнения, наших выводов зависит в какой-то мере судьба этих мест...
Существовало немало вариантов создания нового заповедника в Забайкалье. Еще в 1926 году Дальневосточный крайисполком наметил заповедование степных озер Барун-Торей и Зун-Торей для охраны птичьих гнездований. Профессор В. Н. Скалой предлагал организовать Витимский заповедник в районе далеких северных озер. Орон и Нечатка. Комиссия Академии наук СССР в 1956 году включила в план заповедной сети СССР Красночикойский заповедник. Он намечался в бассейне Чикоя по речке Буркал на площади более 200 тысяч гектаров для охраны знаменитых чикойских кедровников. Писали ученые и о необходимости особой охраны мест массового пролета птиц в Приаргунье, о заповеднике в даурских степях и на Арахлейских озерах. Сохондинский вариант был предложен известным читинским краеведом Е. И. Павловым на конференции по охране природы в 1967 году.
Конечно, невозможно осуществить сразу все эти , предложения, но начинать надо...
В Чите при областной плановой комиссии было собрано большое совещание, где присутствовали и ученые и хозяйственники. Подробно рассмотрев все варианты, совещание остановилось на районе гольца Сохондо, а в качестве его филиалов были намечены Цасучейский бор и Торейские озера в Ононском райойе. Сам я выступал заодно со сторонниками заповедника на Чикое, но против нас объединились лесники (Чикой — база Селенгинского целлюлозно-картонного комбината), геологи (этот район считается перспективным) и даже... охотоведы (в кедровниках Чикоя ведутся заготовки орехов и пушнины). Ну что же, не приходится спорить с хозяевами, решение совещания для нас — закон!
Прежде чем браться за Сохондо, побывали мы в Ононском районе. Один из участков Цасучейского бора называется по-бурятски «Царикнарасун» — «Сосновое войско». Приземистые, коренастые сосны с густой темной кроной, начинающейся от самой земли, действительно напоминают широко раскинувшееся по степи конное войско. Этот бор, подлинное чудо природы, охраняет Приононье от суховеев и засух, бережет влагу, очищает воздух. Под защиту густого леса по весне приходят косули — они собираются сюда со всей округи, идут даже из Монголии, потому что здесь нет хищников и много корма. Мы были там, когда подошло время отела; но люди встречали маток не подкормкой, не водопоями, а выстрелами. Браконьеры караулят коз у водопоев, ослепляют светом фар («лучат»), гоняют на машинах...
К югу от Цасучейского бора тянется открытая солончаковая степь. Озеро Барун-Торей издали походит на море — конца-края не видно, вода голубовато-белая, полоса прибоя у берегов. Удивительна жизнь Торейских озер: они возникают периодически. Последнее их наполнение началось в 1958 году.
Сначала вода была горько-соленая, потом постепенно стала преснеть; там даже живут завезенные караси. Акватория двух соединенных между собой озер — Зун и Барун — достигла площади почти в 90 тысяч гектаров, но недавно стала опять сокращаться. Пологие щебенистые берега озера усеяны чайками, цаплями, бакланами, утками, а к вечеру от озера в степь непрерывной чередой тянутся стаи пролетных гусей. На каменистых островках посредине озера образуются настоящие птичьи базары. Одна из главных достопримечательностей Торейских озер — колония реликтовых чаек. Ранее реликтовая чайка была известна лишь по единственному экземпляру, добытому экспедицией зоолога Свена Гедена где-то в Центральной Монголии. Затем этих чаек нашли на одном из озер Казахстана, и вот последняя находка — колония на Торейских озерах.
Читинские ученые не ошиблись, предложив создать здесь филиалы нового заповедника. Но вот мы обсуждаем эти предложения на совещании с местными работниками. Все они согласны, что места здесь достойны заповедной охраны, но как быть с хозяйственными проблемами? Как быть с Цасучейским лесосеменным лесхозом, заготовляющим в бору сотни центнеров сосновых семян, отличающихся повышенной всхожестью? Как быть с пастбищами вокруг Торейских озер и с рыбхозом, который разводит там карасей и сазанов? Где будут брать ононские колхозы те 15 тысяч кубометров древесины, которые ежегодно получают от бора в результате рубок ухода? Найти ответа не удалось, и в решении было записано о нецелесообразности организации ононских филиалов по экономическим условиям.
Если бы мы могли сделать точный, объективный расчет, если бы могли, отказавшись от всяких эмоций, оценить будущий заповедник! Вот, сказали бы мы тогда, что дает нынешнее использование данного природного участка, и вот, что даст этот природный ландшафт с его лесами и водами, превратившись в навеки сберегаемый капитал. Но как оценить его «отдачу» — научную, познавательную, эстетическую? Не существует иной оценки для природных ресурсов, кроме экономической; оценить кедровый лес можно лишь через стоимость плотных кубов древесины, и мы не можем сделать реальный расчет для будущего заповедника. Вот почему в спорах с нами хозяйственники всегда правы...
Как биолог я не могу не жалеть, что не будет в Приононье заповедника, но нет худа без добра — теперь все усилия мы сосредоточиваем на Сохондо.
Солнце, словно спохватившись, старается наверстать упущенное. «Здесь все через край — и холод и тепло», — вспоминает Валентин где-то слышанную формулу забайкальского климата.
Мы спускаемся руслом ручья Гулакан. Широкая в верховьях долина сжимается в среднем течении, превращаясь в узкое ущелье. Склоны почти отвесны, повсюду каменные россыпи и скалы, редкие деревья с трудом отвоевывают себе место. На тропе то и дело встречаются следы кабарги, нам удается даже увидеть этих миниатюрных оленьков. Немало здесь и соболей, их «визитные карточки» то и дело встречаются на поваленных деревьях. Ручей, сплошь обрамленный зарослями даурского рододендрона, с трудом пробивает дорогу среди валунов и скал.
Миновав ущелье, долина Гулакана вновь раздается, на склонах появляются травяные сосняки и участки горных степей. Темнохвойная тайга сменяется веселым лиственнично-березовым лесом, напоминающим светлый старый парк. Неужели вчера здесь тоже шел снег? На зеленеющих полянах цветут жарки и маки, листва берез свежа и ярка, лиственницы совсем распустили хвою. Бабочки, шмели, жучки вьются вокруг отцветающих рододендронов. (Кстати, энтомологи нашли на Сохондо бабочек, которые являются реликтами доледникового времени.) Здесь уже иной пояс растительности, другая флора и фауна. Кабарга бродит по тем же тропам, что и косуля, зимние поеди лося встречаются рядом со свежими следами кабанов, громко звучат птичьи песни, которых мы почти не слышали в тайге высокогорий. А от вершины Сохондо всего-то напрямую каких-нибудь километров двадцать.
У впадения Гулакана в Букукун (он стал уже настоящей горной речкой) стоит охотничья избушка с печкой из железной бочки. Нашлась даже старая лампа с остатками солярки, и при свете ее я пытаюсь подвести первые итоги наших маршрутов. Трудно уклониться от частностей, от забот бытия (вот прогорели дрова в печке, да и солярка кончается, коптит лампа), чтобы трезво взвесить все «за» и «против» сохондинского варианта. И все-таки попробую...