Еще один из кастовых мифов — сложные и мелочные ритуальные предписания, которыми буквально опутан каждый член высокой касты. Чем выше каста, тем больше ограничений. Как-то мне довелось беседовать с одной женщиной. Ее мать — весьма ортодоксальная брахманка — попала в наводнение, и дочь сильно о ней беспокоилась. Но дочь приводило в ужас не то, что мать может погибнуть, а то, что, изголодавшись, она будет вынуждена есть «с кем попало», может быть, с неприкасаемыми. (Почтительная дочь даже не решилась произнести слова «неприкасаемый», но, несомненно, его подразумевала.) Действительно, когда знакомишься с правилами, которые должен соблюдать «дважды рожденный» брахман, начинаешь испытывать к нему жалость: бедняга не может выпить воды на улице, вечно должен заботиться о чистоте (естественно, ритуальной) пищи, не может заниматься большинством профессий. Даже в автобусе он не мог бы ездить, чтобы не коснуться кого не следует... Чем больше ограничений налагает каста на своего члена, тем она выше. Но оказывается, что большинство запретов можно вполне спокойно обойти. Женщина, которая так беспокоилась за мать, была, очевидно, большей индуисткой, чем сам Ману. Ибо сказано в его «Законах»:
«Кто, находясь в опасности для жизни, принимает пищу от кого попало, не пятнается грехом, как небо грязью...» И Ману иллюстрирует этот тезис примерами из жизни риши — древних мудрецов: риши Бхарадваджа с сыном, мучимые голодом, съели мясо священной коровы, а риши Вишвамитра принял из рук «самого низкого из людей» чандалы — отверженного — ляжку собаки.
То же самое относится и к профессиям. Брахману не разрешается заниматься «низкими» работами, но если у него нет другого выхода, то можно. И вообще большинство ограничений относится не к поведению, а к намерениям. Не то чтобы человек высшей касты не должен общаться с низкокастовым, он не должен хотеть общаться.
Несколько десятилетий назад, когда с легкой руки англичан в Индии распространилась содовая вода со льдом, возникла тяжелая проблема. Кто именно приготовил воду и лед на фабрике или на кустарном предприятии, неизвестно. Как быть? Ученые пандиты разъяснили, что содовая вода, а тем более лед — это не простая вода, и через них осквернение не передается.
В больших городах вошел в моду европейский костюм, реже носят кастовые знаки. Зато в провинции опытный человек сразу определит, с кем имеет дело: святого-садху он узнает по знаку высшей касты на лбу, женщину us касты ткачей — по сари, а брахмана — по шнуру «дважды рожденного» через плечо. У любой касты есть свой костюм, свои знаки, своя манера поведения.
Другое дело люди низких каст. Если неприкасаемому нельзя заходить в «чистые» кварталы, то лучше ему этого и не делать, ибо последствия могут быть самыми печальными.
Господствующие касты никогда не испытывали особого желания менять что-либо в традиционной структуре. Но выросли новые социальные группы: буржуазная интеллигенция, пролетариат. Для них большинство устоев кастовой системы обременительны и не нужны. Движение за преодоление кастовой психологии — его поддерживает правительство — ширится в Индии и сейчас добилось больших успехов.
Но кастовая система, такая неподвижная на первый взгляд и такая гибкая в действительности, отлично приспособилась к новым условиям: к примеру, капиталистические объединения часто строятся по кастовому принципу. Например, концерны Тата — это монополия парсов, все компании концерна Бирла возглавляют члены касты марвари.
Живуча кастовая система еще и потому — и в этом ее последний парадокс, — что она не только форма социального угнетения низших, но и способ их же самоутверждения. Шудрам и неприкасаемым нельзя читать священные книги брахманов? Но и у низких каст есть предания, в которые они не посвящают брахманов. Неприкасаемым запрещено появляться в кварталах, населенных высококастовыми индусами? Но и брахман не может прийти в поселок неприкасаемых. Кое-где его могут за это даже избить.
Отказаться от касты? Ради чего? Чтобы стать равноправным членом общества? Но разве равноправие — в существующих пока условиях — может дать нечто большее или лучшее, чем уже сейчас предлагает каста, — твердую и безоговорочную поддержку собратьев?
Каста — институт древний и архаичный, но живой и цепкий. Ее очень легко «похоронить», вскрыв многочисленные ее противоречия и нелогичности. Но живуча каста именно благодаря своей алогичности. Будь она основана на твердых и непреложных принципах, не допускающих отклонений, она давно изжила бы себя. Но в том-то и дело, что она традиционна и изменчива, мифологична и реалистична в одно и то же время. Волны действительности не могут разбить этот прочный и в то же время неосязаемый миф. Пока не могут...
Л. Алаев, кандидат исторических наук
Долгий путь в Новгород
I
Летняя жара оборвалась неожиданно, но осталась в бурой листве измученных деревьев, в сухой траве, в памяти о том, как трудно было работать на глубине пяти метров, в яме, куда не проникает ветерок, где темная мелкая пыль висит в воздухе и пот щиплет глаза. «Пыль веков» приобретала осязаемость изощренной пытки.
Профессор В. Л. Янин курил «Беломор». В комнатушке умещались лишь стол, стул и диван. За столом сидел Михаил Никанорович Кислов и перерисовывал поршень — кожаную туфлю древнего новгородца. Поршень был сильно поношенный, и на рисунке, точном и документальном, получался красивее, чем в действительности, потому что перо извлекало из темной кожи ее структуру, сущность того изменения, которое внес в нее труд человека, жившего шестьсот лет назад.
— Покажите, Михаил Никанорович, — кивнув на меня, попросил Янин, — что у вас нового.
Михаил Никанорович отодвинул поршень в сторону и достал из стола грамоту № 500. Ту грамоту, узнав о находке которой я приехал сюда.
Утром 26 июля 1951 года Нина Федоровна, работница на раскопках, и не подозревала, что войдет в историю. Нашла она берестяную грамоту днем — подняла грязный свиток бересты и, приглядевшись, увидела нацарапанные буковки. Свиток лежал на вскрытой мостовой XIV века, между двух плах, и был очень похож на бесчисленные берестяные поплавки, которые попадались и раньше.
Начальник экспедиции А. В. Арциховский, увидев буквы на бересте, сказал тогда:
— Я этой находки ждал двадцать лет.
...Ньютоновские яблоки — известный метод научной деятельности. У них удивительное свойство падать лишь перед глазами тех, кому это требуется. Грамота была найдена случайно именно потому, что ей пора было обнаружиться. «Поклон от Гришки к Есифу...» — начинался текст этого первого русского частного письма, найденного в Новгороде. Арциховский не только ждал ее появления, но и с 1938 года говорил своим сотрудникам, чтобы они разворачивали каждый клочок бересты, нет ли на нем букв. Сведения о том, что в России (да и не только в России) писали на бересте тогда, когда не было возможности раздобыть дорогой пергамент, встречались во многих источниках. Но, во-первых, до Новгорода никто не вскрывал целого города, слой за слоем. Во-вторых, думали, что писали на бересте чернилами, а чернила не могли уцелеть в болотной почве Новгорода. Больше того, заостренные палочки, которые теперь называются «писалами», также встречались многократно, но в описях их называли как угодно, только не инструментами для письма. То, что новгородцы на бересте выдавливали буквы, не только облегчало им самим задачу — не нужно таскать с собой чернильницу, — но и помогло археологам. Выдавленные буквы сохранились. Яблоко упало именно потому что Арциховский был уверен, что в таком большом и развитом городе, торговом, деловом Новгороде, грамотность была необходимостью повседневной.