Выбранное дерево распиливают на дощечки и выдерживают по многу лет, чтобы в волокнах и капиллярах не осталось питательных веществ, мешающих консервации. Куски резонансной ели обладают природным даром облагораживать звук металлических струн. Такие дощечки хранят как сокровища и определяют их качества по специальной акустической константе.
— А вообще-то дерево можно понять только в работе, — говорит Александр Никитович. Он берет в руки несколько заготовок одинаковой формы и бросает их на пол. Деревяшки разлетаются в стороны с глухим безличным стуком.
— Слышите? — Шленчик наставительно поднимает палец, призывая меня в свидетели. — У этой звук гаснет... Другая гнусавит и дребезжит — брак, значит... А эта, — и у него замирает дыхание, — чистейшая ля-бемоль!.. Вот так и определяю, что пойдет в работу, а что нет.
Мой взгляд скользит по стенам мастерской, где висят инструменты. Роскошная, в багряных отсветах бандура-прима, изящное, похожее на раковину оккарино, украшенные орнаментальной резьбой владимирские рожки, вертлявая выскочка — тростянка...
— А где же гудок?
— Не повезло вам, — вздыхает, улыбаясь, Шленчик. — Уехал гудок.
— То есть как уехал? — У меня словно украли радость.
— В Белоруссию уехал, в ансамбль «Хороши». За границей сейчас выступает. — И чтобы поддержать меня, мастер добавляет: — Но голос его остался.
Он давит на клавишу магнитофона и из электронных недр, как из жерла вулкана, выплывают хриплые, гортанные, какие-то придушенные звуки. Будто надвигается серый ползучий мрак и чьи-то шаги уходят в холодную и гулкую тишину.
С тревогой и удивлением я вслушиваюсь в эту странную, нездешнюю музыку, похожую на вой осеннего ветра. Да и музыка ли это вообще? Может, это мысль человеческая бродит по закоулкам памяти? Бьется с неумолимым роком в густых и мрачных плутаниях струн?.. И вдруг — удар: Еще один... еще! Звуки полные, тяжелые, открытые — звуки боевых кличей, буйных степных костров, звуки приглушенного лошадиного ржанья и округлой славянской речи. Такое чувство, будто во мне проснулась до сих пор молчавшая часть души. И рождается прозренье: ты жил когда-то, жил! Озвученная старина посылает мне свои позывные. Я вижу, как по полю бранному несется разгоряченная монгольская конница, я слышу тревожный звон колоколов, бряцанье мечей, перекличку дозорных на башнях киевских и тугой посвист стрел, заслоняющих багровое небо... Я жил когда-то, жил!
...— Ну как, впечатляет? — Александр Никитович останавливает запись, и все вокруг становится привычным и знакомым. Он улыбается довольный. — Семен Тышкевич из нашего музучилища, когда обыгрывал инструмент, тоже все удивлялся: куда это меня, Саша, занесло?.. А ведь он играл не по нотам — самого себя играл. Вручил душу смычку, и тот увел ее в бог весть какие времена... Мне самому иногда не по себе, когда слышу эти звуки. Инструмент — загадка для профессионала! К нему подход нужен: своя музыка, свой композитор...
— А с чего все началось, Александр Никитович?
— С обыкновенного заказа. Обратилась ко мне Минская филармония: сделайте-ка нам гудок, товарищ Шленчик. А чтоб легче было сориентироваться, познакомьтесь с книжкой Кулаковского «За народной мудростью». Ну что ж, если просите — сделаю. Да и как не сделать, когда люди хорошие просят?! Тем более что гудок этот, или подобие гудка, я уже видел на фреске северной башни Софийского собора в Киеве. — Он помолчал, невесело усмехнулся.. — Прочитал я книжку, съездил еще раз в Киев и понял, что попался »а удочку собственного легкомыслия.
— Слишком мало сведений об инструменте?
— Какое там — тайна за семью печатями! Пришлось ходить, рыться по библиотекам и выуживать по фразам, что за зверь такой — этот чертов гудок. В одном месте узнал, что у болгар сохранился смычковый инструмент гадулка, у сербов — гусла. Прямые родственники гудка, общий славянский корень: ногти пальцев левой руки играют роль передвижных порожков, и звуки струн гасятся, не имея опоры с грифом. В другой книжке прочитал, что на гудке играли мелодию на одной верхней струне, сопровождая ее нижними открытыми струнами, настроенными квинтой. Характер звучания при этом, как писали поклонники скрипки, был «несколько гнусавый, с оттенком скрипучести». Эмоции в сторону: главное — информация!.. Читаю дальше: корпус инструмента делали обычно овально-яйцевидной или усеченно-грушевидной формы, струны были из бычьих жил, а на смычок натягивали скрученный конский волос... Ну а когда я увидел гудок в Историческом музее, все стало ясно: у него должна быть альтовая мензура. Вот так, с бору по сосенке, и собирался инструмент.