Проснувшись через несколько часов, мы заметили, что ветер просверлил отверстия в стене нашего снежного жилища. Нимало не беспокоясь, в полусне, мы не обратили на это внимания и перевернулись на другой бок. Вскоре, однако, я был разбужен падавшими на меня огромными хлопьями снега. Высунув голову из отверстия обледеневшего мешка, я увидел, что крышу нашего дома снесло ветром и что мы были наполовину погребены под снеговым сугробом. Очевидно, я во сне сильно метался, так как голова моя еще торчала над поверхностью сугроба, товарищей же моих уже не было видно, и они не откликались на зов. С усилием я проделал себе в снегу дорогу к ним, не переставая кричать, и наконец они мне ответили эскимосским охотничьим восклицанием. Больших трудов стоило мне откопать их из-под оледеневшего снега и высвободить из мешков, в которых они уже начали задыхаться. Выбравшись из-под снега, мы все-таки были принуждены пролежать 29 часов под пронзительным, мертвящим вихрем.
Наконец 29 марта после полудня буря стихла.
Итак, мы провели 42 часа без пищи и питья в наших спальных мешках. Приведя себя быстро в порядок, накормив собак и съев двойную порцию пеммикана, мы снова пустились в путь.
Рано утром 30 марта буря прекратилась и установилась чудная, ясная погода. Туман, плотной завесой закрывавший доселе западный горизонт, рассеялся, и мы увидели в недалеком расстоянии от нас берег неизвестного материка, тянувшийся к северу, параллельно направлению нашего пути. Измерения показывали нам 84° 50" северной широты и 95° 36" западной долготы. Земля эта производила впечатление двух островов, хотя вследствие неудовлетворительности моих наблюдений категорически утверждать это я бы не стал. Эти острова были, по всей вероятности, частями огромного материка, простирающегося далее на запад. Видимый нами берег простирался от 83° 20" до 84° 51" близ 102-го меридиана. Горизонтальный профиль этого берега неровен и горист. Местами он возвышается до 1800 футов над уровнем моря и несколько походит на остров Гейберга.
Мы переступили границу жизни. Уже много дней прошло с тех пор, как мы потеряли последний след всякой животной жизни. Ничья нога не переступала еще этих пределов. Застывшее ледяное море, бездыханное, простиралось под нами, и мы были одни, совсем одни в этом безжизненном мире. Постепенно и незаметно мы вступили в заповедные пределы царства белой смерти.
В 24 дня, включая сюда остановки и обходы неудобного пути, мы прошли еще 300 миль, то есть в среднем 13 миль ежедневно. Во время переходов через, по-видимому, бесконечные ледяные просторы я внимательно следил и за нашим собственным физическим состоянием. С тревогой я наблюдал изо дня в день за падением собственных сил и наступающим физическим изнеможением моих спутников — эскимосов. Болезнь одного из нас была бы равносильна гибели всей экспедиции. Но как бы то ни было, нам оставалось одно: использовать всю силу без остатка и до конца.
Утром 13 апреля наши мучения достигли своего апогея. Целый день неослабно дул пронзительный западный ветер и к вечеру довел нас до отчаяния.
Авелах прилег на санки и отказывался идти дальше. Собаки, повернув головы, проницательно смотрели на своего хозяина. Я приблизился к нему и остановился рядом. Этукискук также подошел к нам и молча тупым взглядом стал смотреть на юг. Крупные слезы катились из глаз Авелаха. Несколько минут длилось молчание. Мера страданий переполнилась. И, едва ворочая языком. Авелах промолвил: «Хорошо умереть, больше невозможно...»
14 апреля наши наблюдения определили положение — 88° 21" северной широты и 95° 52" западной долготы. Мы находились в 100 милях от полюса. Но настроение наше от сознания такой близости к заветной цели ничуть не повысилось.
Со стиснутыми зубами и страшным напряжением воли мы начали наши последние переходы через льды. Собаки, обмахиваясь пушистыми хвостами, бежали быстро и ровно. И с каждым щелканьем кнута верные животные сильнее налегали в упряжь, увлекая за собою легкие санки. Нас смело можно было показывать в музеях-паноптикумах в качестве диких людей. Постоянное мерцание снега вызвало шелушение кожи на лице, которое нас изуродовало самым фантастическим образом. Ослепительное блистание кристальной ледяной поверхности вело к сокращению мускулов, окружающих глаза. Зрачки стянулись до величины игольного ушка, с бровей и ресниц свисали ледяные сосульки. Вследствие постоянного ветра и крутящегося в воздухе снега у нас вошло в привычку щурить глаза.