В Себистоне — утро. Сумрак сползает по горному склону, открывая взгляду деревья, строения, дороги, бегущие автомобили...
Себистон — значит яблоневый край. Такое имя дали строители своему поселку, выросшему над Нурекским водохранилищем. Я ожидал увидеть котлованы, груды стройматериалов, механизмы, палатки, вагончики и ту неизбежную бытовую неустроенность, которая обычно сопутствует дальним большим стройкам. Все это было тогда, когда прогремел первый взрыв, возвестивший о начале прокладки тоннеля. Сейчас здесь — стройные ряды четырехэтажных и двухэтажных домов, засаженные чинарами и тополями улицы, уютные коттеджи с цветниками и огородами. Строители обжились, в их квартирах — газ, водопровод, холодильники, телевизоры.
Владимир Евгеньевич Кузнецов, начальник Дангаринского управления Гидроспецстроя, которое ведет строительство, обещал показать мне тоннель.
Идем в бытовку. Облачаемся в спецовки, натягиваем пластмассовые каски и резиновые сапоги, берем шахтерские фонари и самоспасатели. Влезаем в «уазик» — и минут через десять, оставив за спиной слепящий, накалившийся день, въезжаем в черное жерло вспомогательного тоннеля. Полутьма. Прохлада. Бетонный свод над головой, по нему — цепочка огней и ленты электрокабелей. Едем долго. Кузнецов рассказывает:
— Наш коллектив — самый молодой во Всесоюзном объединении Гидроспецстрой. Средний возраст — около тридцати. Молодые, но опытные. За спиной у многих — Нурек, Сибирь, Колымская ГЭС... Я в свои тридцать шесть уже в стариках хожу, ветеран,— он смеется, и сам, кажется, удивляется такому парадоксу.— И вот что еще,— продолжает Кузнецов,— большинство наших инженеров, горных мастеров — выпускники Тульского политехнического института, сыновья потомственных шахтеров. Я тоже туляк...
«Уазик» замирает у массивных железных ворот. Дальше идем пешком и попадаем в высоченный, ярко освещенный зал.
— Голову тоннеля показать не смогу,— говорит Кузнецов.— Уже готов и заполнен водой весь передний участок. Прямо перед нами поток остановлен временной пробкой. А здесь сооружены водобойный колодец и камера затворов, в ней будет регулироваться расход воды.
Кузнецов подбирает железный прут, чертит на песке схему тоннеля, и, пока он рассказывает, я пытаюсь представить себе сложную систему ходов, переходов и развязок, прорытых в толще гор.
Проект строительства уникален. Ирригационный тоннель с такими параметрами сооружается впервые в мире. Так что и в техническом отношении строительство его стало экспериментом. Проходку повели сразу с двух сторон — с начала и с конца трассы. В процессе работы хребет был пробит сверху тремя шахтами, из которых, в свою очередь, пошли горизонтальные забои — навстречу друг другу. Тоннель, диаметром больше тоннелей Московского метро, рос как дерево: от основного ствола отделились вспомогательные ветви, появился обводной, резервный участок.
Существенно затруднял дело сложный рельеф местности. Он не позволил произвести подробную геологическую разведку (она была сделана со спутников). Строители зачастую пробивались через пласты пород, которые лежали «неправильно» и обрушивались, через зоны разломов... И все же, несмотря ни на что, метр за метром тоннельщики продвигались вперед. В мае 1983 года они отметили большое событие — первую сбойку: два забоя соединились. По традиции была разбита бутылка шампанского, а отличившимся вручен символ сбойки — отшлифованный кусок кварцита, увенчанный буровой коронкой.
— Как-то сюда через аэрационный колодец свалилась кобра,— неожиданно вспоминает Кузнецов.— И ничего, уцелела. Ребята подобрали ее, посадили в клетку, кормили молоком и сырыми яйцами...
— Скажите, Владимир Евгеньевич, что, по-вашему, заставляет человека выбрать профессию тоннельщика? Ведь она — из самых тяжелых и опасных...
Кузнецов помолчал, подумал и ответил так:
— Каждый решает это по-своему. Но одно знаю точно — есть люди, одаренные талантом проходчика. Советую поехать на вторую шахту — там найдете таких.
И вот я во второй шахте. С главным инженером управления Василием Дмитриевичем Калининым мы спустились в громыхающей клети внутрь горы и, миновав рудный двор, направились к четвертому забою, в бригаду Александра Машонина.
Машонин — туляк, начинал в другом забое, у прославленного бригадира проходчиков Еремина, где прошел хорошую выучку. Теперь повел собственную бригаду.
— Это мы называем рабочей эстафетой,— сказал Калинин.— Многое решает характер бригадира. Саша умеет ладить с людьми, хлопочет за ребят, они это ценят. Но главное все-таки личный пример, ведь бригадир у всех на виду, с него спрос наибольший.
Однажды на шахте остановилась клеть, вышел из строя электродвигатель. Как раз была пересменка, девять утра. Машонин со своим звеном отправился наверх «пешком», по вертикальной лестнице. Это 77 ярусов, по четыре метра каждый. Карабкались около часа, в темноте, на голову капала вода. Когда вылезли на свет, двоим стало худо, потребовалась помощь. А Саша повел в шахту новое звено, тем же путем, и снова поднялся, чтобы помочь в перемонтаже двигателя. И только когда подъемник заработал, ушел домой. За день Саша одолел километровую вертикаль, «сделал вершину», как говорят альпинисты. И это после рабочей смены!
Впереди в ярком свете прожектора открывается забой. Тоннель уперся в неровную красноватую стену песчаника с белыми прожилками гипса, под ней — груда только что взорванной породы. Люди укладывают рельсы. Осталось подкатить электровоз и вывезти породу. Потом за проходчиками последуют бетонщики, они облицуют стены тоннеля железобетоном.
К нам подходит бригадир Александр Машонин. Рослый, худой, на скуластом, потемневшем от пыли лице поблескивают большие, чуть навыкате глаза. Сдержанно знакомит с ребятами из бригады: украинец Виктор Пономаренко, таджик Закрилло Сафаров, немец Карл Либкнехт...
— Интересно, какие рабочие качества больше всего нужны проходчику? — спрашиваю я.
— Физическая сила,— отвечает кто-то.
— Техническая грамотность,— замечает другой.— Проходчик должен владеть по меньшей мере тремя машинами...
— Чтоб работал не «от и до»,— отрезает Машонин.— Чтобы самостоятельность проявлял.
— Ну а для вас самого, когда вы приняли бригаду, что было самым трудным? — спрашиваю опять, рискуя поставить бригадира в неловкое положение.
— Уставал,— чистосердечно признается он.— Элементарно хотелось спать. Пока не нашел нужный ритм...
Сверху с тихим шорохом срывается ручеек песка, скатывается камешек. Разговор сразу обрывается.
Главный инженер поднимает обломок.
— Для нас чем тверже порода, тем лучше,— говорит он.— Сквозь гранит идти куда легче, и быстрей, и спокойнее. А тут песок... Работай и оглядывайся. Первая категория опасности.
Машонин берет ломик, стучит им по стенке.
— Порода — хуже некуда. Слышите, бунит камень — отслаивается. Все время надо закреплять.
На обратном пути из забоя, провожая нас, Машонин остановит меня и покажет небольшое, заложенное камнем отверстие в стене тоннеля. В этом месте случилось несчастье: при обвале погиб сварщик Владимир Игонин. Машонин сам откапывал тело товарища из-под камней. А после похорон жена Игонина попросила пробурить в стене шпур и положила туда письмо. Что в нем написано, известно только ей одной. Скоро стенку забетонируют, и когда по тоннелю хлынет вода, письмо окажется навеки замурованным в скале. Володю любили — и история о смелом проходчике и прощальном письме становится легендой...
Через час мы сидели с Калининым в его кабинете, пили зеленый чай. За окном невозмутимо пылало солнце, на улицах Себистона было пустынно.