Впервые я обратил внимание на Маурисио все в том же 1981 году. С утра и до вечера мальчишка вертелся на одном из оживленных перекрестков Манагуа. Очень скоро он подхватил наше словечко «привет» и, завидев мою машину, махал рукой и кричал на всю улицу: «Привет, русо!» Пока горел красный свет, мы успевали поболтать. А его команда — семь-восемь мальчишек перебегали от машины к машине и совали в окна кульки с мандаринами, газеты, жевательную резинку. Они зарабатывали на жизнь. Сам же Маурисио устраивался на крыльце углового кафе, неторопливо раскладывал на деревянном ящике коробочки с ваксой, щетки, бархотки: чистил обувь. Дело уважаемое, и потому именно он «заведовал» перекрестком. Мальчишки безусловно признавали его авторитет.
Однажды в сильный ливень я заскочил в кафе. Маурисио был на посту — сидел на ступенях, накрывшись с головой куском полиэтиленовой пленки. Я пригласил его перекусить. Мальчишка не заставил долго себя уговаривать, но все же решил дать необходимые разъяснения.
— Вообще-то есть я не хочу, — проговорил он, с удивительной быстротой опустошая тарелку. — Правда, сегодня я не пообедал — некогда было. Вот еще бы кока-колы... Очень нравится кока, а хозяин мне в кредит не верит...
Судьба тринадцатилетнего Маурисио весьма типична для детей его поколения. Жил он с матерью и тремя младшими братишками. Отца убили сомосовцы. Учиться еще не начинал: мать больна и не может работать. Все пятеро живут на его заработок. Нелегко, но что делать? Жизнь получше станет, можно и об учебе подумать.
Через год я встретил Маурисио в маленькой автомастерской. Он обрадовался и как со старым знакомым поделился новостями: учится на механика, ходит в первый класс школы для взрослых.
— Как дела дома, Мауро? — спросил я.
— Мама умерла в августе... — вздохнув, ответил он. — Живем теперь вдвоем с братишкой. Двух младших приняли в «Ла Маскота». Я их навещаю. Сыты, одеты, учатся, играют... Ребята с перекрестка разошлись. Кое-кто работает, как и я... Знаешь, русо, мне читать понравилось. Почему? Кино посмотрел, — и все, а тут читай, сколько хочешь раз. Прочел одну книгу, бери другую... Ты говорил, у тебя книги есть. Дашь?
С тех пор Маурисио не раз забегал ко мне. Возбужденный, радостный, он вечно куда-то торопился, выпаливал новости: «Был с молодежной бригадой на сборе хлопка. Мирные парни. Дружные, веселые...», «Вступил в «Сандинистскую молодежь». Ячейку у себя в мастерской сколачиваю...», «Записался в народную милицию. Карабин изучаем — сборка, разборка...»
Последняя наша встреча произошла незадолго до моего отъезда. Я поехал тогда в командировку на север, в районы боевых действий сандинистской народной армии. Обстановка в те дни накалилась донельзя — приближались первые в истории Никарагуа демократические выборы, и «контрас» особенно усердствовала, отрабатывая полученные от Белого дома доллары... И все в стране понимали, что сомосовские группировки, вторгшиеся в пределы республики, должны быть разбиты. Молниеносно, наголову, одним ударом. Только так можно было удержать американскую администрацию от прямой интервенции.
Бои шли жестокие.
В поселок Эль Хикаро мы приехали под вечер. Было тихо. На горы Сеговии уже наполз туман, укрывая синие леса белой пеленой. Из темных провалов ущелий надвигалась ночь, и лишь вершины, разорвав туман, плыли в призрачных сумерках.
На тесной соборной площади, окруженной кустами и кособокими домишками под черепичными крышами, подмигивал огонек костра. Тихо 5 тенькала гитара.
— О вчерашнем бое лучше Маскоту расспросите. Он у нас отличился, — негромко сказал капитан Сесар Ларгаэспада, помешивая веточкой кофе, булькавший в котелке над костром. Солдаты заулыбались, красные блики плясали по смуглым лицам. — Что смеетесь! Вы-то привычные, а у парня — первый бой...
— Понимаешь, компаньеро. — Капитан приподнялся на локте. — Он мальчишка совсем, Маскота. Недавно в батальоне. И в первом же бою убил сомосовца.
Маскота, сменившись с караула, молча подошел к костру, возле которого дремали солдаты. Мне не спалось, и я взял на себя роль «кочегара» — сидел на куске брезента и подбрасывал в огонь хворост.
Я узнал Маурисио, хотя он раздался в плечах, повзрослел, над верхней губой темнел пушок. Поначалу разговор не задался: Маскота отвечал вяло, как бы нехотя.
— Ничего, Маурисио, понятно. Первый бой... — повторил я слова капитана.
— Компаньеро, тебе приходилось стрелять в человека?