Между тем секунды текли, слагаясь в минуты, а я все еще был жив. Конечно, опасность не миновала — вокруг то и дело рушились многосоткилограммовые глыбы; одного такого «кусочка» вполне хватило бы для меня или одного из спутников, укрывшихся за иллюзорным выступом.
За камнем скрючились четверо: Франсуа Легерн, Марсель Боф, Джон Томблин и профессор Аллегр. Я не был виноват в случившемся, но мне полагалось нести всю меру ответственности, если кто-либо из моих коллег погибнет. Подъем к кратеру входил в круг наших профессиональных обязанностей: необходимо было посмотреть, что происходит на Суфриере, и дать заключение, насколько велик риск пароксизма и выброса палящей тучи, кошмарные воспоминания о которой витают с 1902 года над Антильскими островами. Летом 1976 года почти все, кроме меня, опасались повторения подобного извержения на Гваделупе.
Мнения разошлись. Я утверждал, что опасности нет, в то время как профессора Брусе и Аллегр уверяли, будто катастрофа неминуема! Оба эксперта две недели назад порекомендовали местной администрации эвакуировать из этой части острова все население — семьдесят пять тысяч человек.
Ознакомившись с результатами наблюдений коллег, выслушав разноречивые мнения о характере вулканической деятельности и убедившись, что за последние шесть недель ничего существенного не произошло, я заключил, что эвакуация была бы неоправданной. Для верности я решил проверить свой вывод на месте и предложил подняться на следующее утро к кратеру, дабы посмотреть, не появились ли какие-либо новые признаки, ускользнувшие от бдительного внимания моих товарищей. Так мы оказались на вершине Суфриера.
Когда рано утром мы вышли из вулканической обсерватории, располагающейся на берегу моря в каземате форта Сен-Шарль, нас было девять человек. Сейчас, уткнувшись в глину, лежало пятеро. Двое наших химиков откололись от группы час назад, значит, не хватало еще двоих. Они исчезли сразу после начала извержения, когда я крикнул: «Бежим!» Где они сейчас? Живы или погребены под одной из глыб?
Перед глазами отчетливо возникли лица пропавших. Усилием воли взяв себя в руки, я стал рассуждать логически. Если они погибли раньше нас, их тела должны были находиться в поле зрения. Если же их нет, значит, людям удалось спастись. Но как узнать?
Между тем вулканическая бомбардировка продолжалась. Похоже, затишья не предвиделось. Извержение как бы достигло «крейсерской скорости», и этот ритм не оставлял никакой надежды.
Мозг продолжал дисциплинированно фиксировать цифры. Когда мне удалось стереть с циферблата глину, часы показывали 10.35. Каждую минуту в поле зрения падали один-два громадных обломка и тридцать-сорок кусков, которые я квалифицировал как крупные (дождь мелких осколков не в счет). Из кратера на высоту двадцать—двадцать пять метров с ревом вырвалась колонна пара диаметром десять-пятнадцать метров, начиненная камнями. Ежеминутно меня ударяли пять-шесть камешков...
Потом я задал себе вопрос: а почему, собственно, ты лежишь спиной к кратеру, хотя именно там происходит самое интересное? Самоанализ в подобных обстоятельствах может показаться странным, почти смешным... Пришлось признаться, что вид четырех товарищей, сбившихся в кучу в двадцати метрах по соседству, действовал ободряюще, подтверждая справедливость истины о том, что на миру и смерть красна. Зрелище буйства природы всегда подавляет своей мощью, на фоне разгула стихий наше существование обретает истинный масштаб, становится до крайности хрупким.
Камень стукнул меня в колено, и я дернулся от боли... Как ни странно, это был первый ощутимый удар за четыре минуты. Все предыдущие оказались не сильнее тех, что я научился «ловить», занимаясь в юности боксом. Я согнул и разогнул ногу. Действует. Пощупал колено сквозь корку грязи, облепившей комбинезон: больно, но перелома, похоже, нет.
Но откуда взялась такая безучастность? Прежде я не замечал ее за собой. Мне доводилось бывать на волосок от гибели — в горах, на фронте, в подполье, во время подводных погружений, при исследовании пещер, на вулканах — короче, чаще, чем выпадает среднестатистическому человеку, и никогда в минуты опасности я не испытывал паники. До или после — бывало, но в решительный момент — никогда. Почти всегда, правда, события разворачивались быстро, и я мог в той или иной степени контролировать положение. Здесь же, на Суфриере, я оказался обреченным на полную пассивность, нескончаемое ожидание развязки...