— Давай глянем, что там нашел Пуфик.
Лед вокруг собаки чист и прозрачен, а под ним, как под стеклом, распластанные тела птиц...
А вот и Царь-куст. Горит, мерцает в ледяном панцире. Я шагаю к нему ближе, вглядываюсь и замечаю обледенелый бугорок под ветвями, а в нем две живые кричащие бисерины глаз. Да это же заяц Черные Уши! Примерз к насту, дождик полил, мороз заковал пушистую шубку. И уши подо льдом прижаты к шее.
— Бедный, бедный Черноушик, потерпи,— приговаривает жена, пока я ножом обрезаю по кругу плотную хрусткую корку.— А как его нести?
— Тоже в рюкзаке. Сейчас не до удобств. Мы запихиваем зайца к куропаткам.
— Господи, прямо Ноев рюкзак,— качает головой жена.— Терпите, милые, до дома — худшее позади... Заяц сильнее куропаток, а тоже примерз.
— Ты вспомни, как у нас однажды собаки примерзли. А тогда дождя не было, только мокрый снег... Ну что, домой? Потом еще придем. Дотемна успеем.
Мы поднимаемся из русла ручья в тундру. Каменистые участки, покрытые пятнами ягеля, берега озер, поросшие злаками и осокой, обдуло перед дождем, и лед затянул их прямо от грунта, не оставив снежной подкладки.
Я наклоняюсь к бурому заледенелому комочку. Мыши-полевки. Что заставило их покинуть норки? Ведь кладовые наверняка полны: лето было щедрым. Скорее всего дождь на бесснежных участках начал заливать жилье, выгнал зверушек наверх, тут они окончательно промокли и сбились в комок, пытаясь согреться. Я строю такое объяснение на ходу. А может, есть и другая причина?..
В день, когда ушли звери, полевки побежали из ближайшей тундры к нашему дому. Обширные сени перевалбазы служили продовольственным складом, и несколько десятков мышей расположились под полками. Следом пришел горностай, но полевок не тронул. Он свил гнездо на верхней полке, надрав ваты из старого вездеходовского капота, где и получал от нас «паек» — кусочки мяса. Но ел вяло, больше лежал, свернувшись клубком, и совершенно не походил на белую молнию тундры — ловкого, стремительного и неутомимого хищника.
Мышки тоже вели себя на удивление скромно и тихо, по полкам не лазили. Мы насыпали им в уголке комбикорма, и они посвечивали оттуда малиновыми искорками глаз, словно сразу поняв, что этот угол и еда отведены именно им. Нас они совсем не боялись. Видимо, верили, что и на людей распространяются статьи Великого Закона Бедствия, который начисто исключает из сознания зверей охотничий инстинкт и всех наделяет равными шансами в борьбе за жизнь...
Баня на нашей перевалбазе топится круглые сутки. Вездеходы и тракторы со специалистами и пастухами появляются обычно к ночи. Баня, ужин, связь с центральной усадьбой, почта, прием рекомендаций комиссии по борьбе с гололедом, обмен мнениями, выработка планов на ближайшие дни, короткий отдых — и снова в бригады...
Сегодня приехал директор совхоза А. А. Гладков вместе с главным зоотехником В. И. Татаренко. Занесли в комнату рюкзак и вывалили на пол подмороженную сову. Чуть придя в себя, птица повертела головой, растопырила крылья и поволоклась в темный угол. На полу звякнули ледышки.
—... Боронование по ледяной корке мы пробовали, хороший способ.— Распарившись после бани, Виктор Иванович с наслаждением прихлебывает чай.— Только не пойдет он сейчас на наших пастбищах: снега мало. Зубья борон дерут грунт, нарушают структуру пастбища. И получается, что единственный путь спасти оленей — искать районы, где не было дождя. Две бригады уже вывели стада, две на маршрутах. Утром должны выйти тракторы с комбикормом: горняки дали две машины с санями. Подкормят молодняк, и стада можно гнать на новые пастбища, недалеко нашли хорошие участки, до весны животные перебьются. А что будем делать с пятой бригадой?
Пятая далеко, за двести с лишним километров от центральной усадьбы. Она по редким пастбищным пятнам, не пораженным дождями, сейчас уходит к бухте Нольде, где есть места с хорошим кормом. Но путь далек.
— Боюсь, не осилят олени такую дорогу,— качает головой зоотехник.— Делать выбраковку? А как? Опять потеря времени.
— Прямо на маршруте,— решает Гладков.— И пошлем туда Бочарова, как только наладит подкормку в своей бригаде. Пусть поможет Мишину. А вездеходчиком — Павлюкова: опытнее на Чукотке нет.
— Согласен,— кивает Татаренко.— Отдыхать будем?
— Часа три надо,— говорит Гладков.— До утренней связи ждать нельзя, к девяти надо быть в горно-обогатительном комбинате: поторопить тракторы...
В шесть утра руководители совхоза уезжают, оставив задание на утренний сеанс радиосвязи: поправки к маршрутам для двух бригад, ведущих стада на новые пастбища; телеграмму главному ветврачу совхоза А. П. Бочарову; заявку первой бригады на продукты; телеграмму в отдел по контролю за средой с просьбой обследовать с воздуха один из перспективных районов...
— А к нам росомаха прибежала! — весело сообщила девушка-геолог.— Залезла под балок и ледышки обгрызает со шкуры. Красивая какая!
— На лодке-то катаешься? — спросил хриплый мужской голос.
— Ой, какое тут катание,— слышится печальный вздох.— Зверушек вот собираем да оттаиваем...
— А из росомахи шапка-а-а — цены нет,— сказал мужской бас.
— Ты кто? — спросила девушка.
— А зачем тебе? — насмешливо интересуется бас.
— Людям сказать, чтоб стереглись. Чего молчишь? Все равно найду.
— Пятки насквозь протопчешь.
— Ну не я, так другие. Да сам вылезешь, как сейчас, не стерпишь: дурость и зло деятельны...
Закончив передавать срочные радиограммы, я выключаю связь и снимаю наушники. И тут же слышу певучий веселый голос жены из соседней комнаты.
— Ой-ей! Что творится, что творится!
Иду туда. Большая комната — наша гостиная. Куропатки со стола — места прогулок и кормежки,— треща крыльями и квохча, взлетают на верхнюю книжную полку. Там рассаживаются рядком и, свесив головы, наблюдают за нами. В воздухе плавает пух, запах как в деревенском курятнике. Пол, конечно, застелен полиэтиленом, книги убраны в спальню.
Внизу, под полками, почуяв запах еды, заяц Черные Уши бодро выстукивает лапой приветствие. За его спиной жмется к стенке молоденькая зайчиха Розовые Глазки. Она тут второй день. Вчера рано утром вдруг затарахтели под окнами моторы «Буранов». Я распахнул дверь и в синих сумерках увидел три темные фигуры. В доме при свете керосиновой лампы узнаю трех застарелых браконьеров. Все знают, что ребята эти безжалостно пиратствуют в тундре, а доказать никто не может. «Отгулы у нас,— сказал один,— собрались отдохнуть у лунки. Да какой тут отдых...» Он махнул рукой и открыл принесенный с собой ящик. Там сидели обледеневшие куропатки и зайчиха. Зайчиха, сразу задергав носом, поставила передние лапки на край ящика.
— Ой, какие розовые глазки! — Жена поманила ее:— Иди-ка сюда.
Зайчиха осторожно понюхала ладонь и стукнула об нее лапкой.
— Ишь ты! — изумился браконьер и повертел раскрытой пятерней у виска.— А ведь шурупит...
Все трое долго и задумчиво рассматривали население гостиной, качали головами. Казалось, и у них тоже что-то «зашурупило»...
А сейчас из-под письменного стола вспыхивают желто-красными елочными лампочками глаза песца Рекокальгына. Его принесли пастухи, гнавшие стадо на пастбище, найденное агрометеорологами и проверенное директором совхоза и главным зоотехником. Оно лежит в отрогах горы Карпунг. С узкой площадки раскладной лестницы недвижно смотрит сова. В противоположном углу, за кирпичной печью, мерцают спичечные искорки мышиных глаз: самые смелые освоились, нашли где-то щель, пробрались в дом и облюбовали теплое местечко.
Вот удивительно: собрались охотники и дичь, а никто никого не обижает.
Жена вдруг спохватывается:
— Ну-ка, дети природы, быстро кушать!
Куры, зайцы и мыши получают запаренный комбикорм, а песец и сова — по кусочку мяса. Рекокальгын обнюхивает еду, слизывает потекшие слюни и косо смотрит на нас. Пока осторожничает. Уйдем из комнаты — съест. Сова тоже ждет, а чтобы мясо «не убежало», цепко накладывает на него когтистую лапу...