— И вот этими пальцами, вот так,— показывает Анголь Мамалькауэльо, мировой знаток запретных блюд,— ты берешь специи и осторожно проталкиваешь их в глотку ягненка. Вся суть в том, чтобы дождаться, когда легкие наполнятся чистой свежей кровью. Еще в конце прошлого века правительство издало специальный указ, которым запрещалось готовить апол, и он имел силу закона на всей территории нашей страны. Там говорилось, что Общество охраны животных обратилось в правительство с официальным протестом и что апол — достойный всяческого осуждения варварский обычай. Ты когда-нибудь слышал, что Общество охраны чего-нибудь обратилось в правительство хотя бы с одной-единственной жалобой, чтобы привлечь его внимание к нашим проблемам — голоду, безработице, бесправию? Верно я говорю? Мы же рассказывали тебе, что вот этими собственными своими глазами видели, как торчали на кольях ограды головы моих касиков. На только что установленной ограде, обозначавшей новые границы украденной у нас земли.
— Тебе нет никакой нужды оправдываться передо мной, я ничего не имею против апола,— говорю я.
Они дружно смеются.
— Ну что ж, тогда продолжим,— предлагает старый, полный энтузиазма Анголь Мамалькауэльо.— Когда ягненок умирает, кто-нибудь из молодых индейцев ножом рассекает ему грудь и брюшко. Первым делом извлекаются легкие, их хорошенько промывают, на мгновение окуная в один из котлов с кипятком. Но, конечно, так поступают не с одним ягненком, сеньор, окровавленные легкие опускают в котел целыми гроздьями, ведь это же праздник, а на празднике не бывает мало народу. И в тот день мы собирались все вместе, то есть все те, кто жил тогда в этой части Пампы де Кайулафкен. Да, в то время с десяток тысяч наших семей было разбросано по четырем резервациям, и в этот день с предгорий к нам поднялись человек пятьсот, не меньше.
В общем, мы ели, пили и плясали и без устали занимались любовью,— говорит старый, неутомимый Анголь Мамалькауэльо.— Кончилось тем, что все уснули. Ночь была ясная-ясная, спокойная была ночь. Лишь изредка караульные, отстоявшие свою смену, приходили, чтобы поесть и немного поспать. На смену им поднимались и уходили другие. Ничего не случилось той ночью. Не явились на пир незваные гости. Война казалась далекой-далекой, непостижимо далекой от наших мест.
...Уже часа два как рассвело. Ячменный кофе — не помощник тем, кто хочет взбодриться после бессонной ночи, он только от жары немного спасает. Нас всех разморило — сидим, клюем носом. Я предлагаю Анголю Мамалькауэльо пройтись немного. Мне хочется получше узнать окрестности. Почувствовать, как дует ветер в лицо, вдохнуть глоток свежего воздуха.
— След почти стерся,— говорит старый, зоркий Анголь Мамалькауэльо,— но еще можно его отыскать. А ты, сеньор, отыскал бы его среди этих гниющих ветвей, перепутавшихся с иссохшими стволами мертвых деревьев, под слоем опавших листьев, не знающих, что такое поступь человека или зверя?
— Нет... Нет, конечно.
— Но он прямо перед твоими глазами — след, ведущий к дому Хосе. Туда я тебя и веду.
Лес понемногу начинает расступаться. Мы выходим на небольшую поляну. Ничто не привлекло бы здесь взгляд случайного путника, но мой проводник указывает на темную прогалину, едва выглядывающую из-под густой листвы.
— Зорче гляди, сеньор. Этот квадрат — тень от дома Хосе. Время от времени мы наведываемся сюда, чтобы выполоть траву, и стараемся сохранить этот почерствевший пепел — пусть лежит так, как остался после пожара.
И я отвечаю, что зорко смотрю на все это.
— И ты уже знаешь, почему мы с такой любовью храним этот пепел?
И я отвечаю, что нет, но все равно смотрю зорко.
— Потому что пепел этот смешался с пеплом Дельяниры Альипен, жены нашего мальчика.
Я не говорю ни слова. Комок подступил к горлу, перехватив дыхание. С той же ясностью, с какой сейчас обнажились резкие черты этого пустого квадрата, я вдруг услышал горячечный треск пламени, пожирающего тело человеческого жилья и молящую о спасении плоть женщины, приходившейся женою Хосе.
— Чуть левее отсюда лежит спуск к ложбинке,— показывает Анголь Мамалькауэльо — старый, шагающий вниз по склону.— И если никуда не сворачивать, ложбинка выведет на подъем — он будет тянуться лиги (Лига — мера длины, равная 5572 м.) полторы и оборвется v края скалистого плато. В его пещерах хранились запасы продовольствия и оружие, там укрывались и мы. Склонами той ложбинки мы спускались, атакуя и защищаясь. Ложбинка — это еще и русло ручья, он очень неглубок, и вода его холодна. Ложе его каменисто — воистину, и камни там исполнены милосердия! — они не хранили следов ступавших по ним людей. Даже псы, идя от двери моего дома, не могли нас отыскать. И по сей день ни один человек в военной форме так и не смог отыскать наши пещеры. Пещеры — последний невидимый миру след последней войны араукан. Мы все укрываем в себе, словно в темном лесу,— с тех пор, как с севера спустились в наши долины инки; обращая в бегство целые племена, предались они грабежу и убийствам. Они стали здесь первыми колонистами, осуществляя свой принцип «митимае».