Дни проходили, не принося новых событий: обстановка казалась устойчивой. Наши женщины поднимались, к пещерам, где хранилась мука,— надо было кормить еще детей и женщин креолов; индейцев, живших по ту сторону Лонкимая, тоже атаковали, и, отбившись, они поступили так же, как и мы в свое время: в долине, в местечке Литранкура, есть несколько мельниц. Индейцы вернулись оттуда с мукой и оружием. В Куальяле стоял крупный неприятельский гарнизон, а поскольку городишко это маленький, то у них хватило сил захватить и дорогу в горы, и с тех пор она усиленно патрулировалась. Зато у тех, что располагались ближе к нам, у холма Лиукура, похоже, не было своего штаба, и крыши над головой тоже не было. Вот и разбредались кто куда, ночевали прямо в лесу, завернувшись в плащи, и, наткнувшись на спящих, мы убивали их, не испытывая ни малейшей к ним жалости, ни отвращения к таким поступкам. Карабинеры из Куальяла к тому времени уже несколько раз поднимались в горы и поджигали наши дома; они насиловали и убивали наших женщин, и даже девочек насиловали, а потом убивали тоже, и детей наших они убивали. А потом сбрасывали их в реку, чтобы течение уносило тела вниз и нигде не оставалось следов.
Скоро, очень скоро мы потеряли счет мертвым, сеньор, с каждым днем их становилось все больше. И нам уже не оставалось ничего другого, кроме как убивать.
Карабинеры из Куальяла тоже стали действовать энергичней и продвинулись дальше на север, захватив очень важную дорогу — звалась она Безымянный Проход и проходила уже неподалеку, за холмом Рауэ.
Тем временем холод стал сильно нас донимать: здесь, на этих высотах, зима начинается, когда в долинах срок осени истек лишь наполовину, и продолжается до самой весны, сеньор. На третий день после того, как выпал снег, пришла новая весть: три моста удалось сбросить в реку, остался один — Центральный, и все войска, направляющиеся сюда, вытягиваются в цепочку, чтобы пройти по нему. Хосе сказал, что единственная наша задача сейчас — перехватить врага там, отрезать ему дорогу в горы. Карабинеры, проходившие тогда тем мостом, видно, были еще плохо обучены, к тому же от страха все время жались друг к другу. В том бою почти все они погибли.
Однажды я стоял в карауле здесь, у края ложбинки. И вот поднимается ко мне Анима Лус Бороа и говорит:
«Там, в лесу, неподалеку от дома лежит один... Он немножко ранен, Анголь Мамалькауэльо. И еще дышит. Почему никто не придет добить его — совсем чуть-чуть, чтобы он не мучился? Он очень жалобно стонет».
«Нет,— сказал я, поразмыслив.— Проси других женщин, пусть они помогут тебе перенести его в наш дом. Пусть это будет как бы жестом доброй воли: мы не добиваем раненых. Может быть, тогда они пощадят нас».
Анима Лус Бороа отнесла раненого в хижину. Это был новобранец, совсем еще мальчик. Ранен он был очень тяжело: весь заряд угодил в грудь. Но он не позволил извлечь ни единой дробинки из раны: боялся. Ночью я его навестил и сказал:
«Да не бойся ты так. Моя жена исцелит тебя, ты вернешься к своим и расскажешь обо всем своему командиру. Мы не преступники, мы просто люди, нам не надо чужого, мы только защищаем свою землю. Мы не будем держать зла на ваших людей, если они перестанут нас убивать».
Он очень стонал и долго не мог выговорить ни слова. А собравшись с силами, сказал:
«Нас послало сюда правительство президента Артуро Алессандри. И нам отдан приказ перебить вас всех поголовно, чтоб и духу вашего не осталось на этих землях, чтобы здесь свободно могли разместиться новые колумбы, уже признанные по закону хозяевами этой земли. Так что лучше будет, если вы меня пристрелите, потому что если уж я поправлюсь, то должен буду присоединиться к своим, чтобы вновь и вновь убивать вас. Если я этого не буду делать, меня расстреляют как дезертира».
«Что ж, раз так, значит, так,— сказал я ему.— Ты останешься здесь столько времени, сколько потребуется, чтобы залечить раны, а потом уйдешь. Скажи мне: кто всадил в тебя заряд с такого близкого расстояния?»