Опасность, грозящая никчемному брату певички, ничуть не тронула дона Пабло. Вор, полагал он, должен понести заслуженное наказание. Но он не смог устоять перед плачущей красавицей.
— Надо искать выход... Официально вмешиваться я не имею права. Но если я обращусь лично — совсем другое дело. В конце концов, я пользуюсь здесь кое-каким влиянием. Попытаемся использовать его с максимальной пользой.
— Я благословляю вас за надежду, которую вы вселили в меня, — дыхание ее участилось, щечки вновь зарумянились.
— О, я даю вам более чем надежду. Я даю вам уверенность. Не в интересах Республики отказывать испанскому послу, даже если он высказывает личную просьбу. Так что довольно слез, дитя мое, такие божественные глазки должны лишь радоваться жизни. Ваш брат вскорости будет с вами. Даю вам слово. Его зовут Пабло, не так ли?
— Пабло де Арана. — Она подняла голову и повернулась к нему, преисполненная благодарности. — Да отблагодарит вас святая Дева.
— Святая Дева! — его высочество скорчил гримасу. — Значит, я должен ждать, пока не окажусь на небесах? Ничто человеческое мне не чуждо, и я хотел бы, чтобы меня отблагодарили в этом мире.
Свет померк в ее глазах.
— Мой господин! Мой господин! Помогите мне, и небеса воздадут вам за милосердие.
— Значит, ваши долги за вас платят небеса? Пусть тогда небеса и спасают вашего брата от отсечения руки, галер и даже самой смерти.
Ла Хитанилья содрогнулась от ужаса.
— Вы так безжалостны.
— На какую жалость вы рассчитываете? Вы сами пожалели меня? Разве не безжалостно отвергать сжигающую меня любовь? — Дон Рамиро помолчал. — Скоро я возвращаюсь в Испанию. Вы вернетесь со мной, под моей защитой. А ваш брат... Как я и сказал, сделаю все, что смогу.
Ла Хитанилья научилась ходить по мирской грязи, не пачкаясь. Но сейчас ей предлагалось выбирать между жизнью брата и собственной честью. И спасти Пабло мог только обман. Она должна завлечь этого человека обещаниями, а затем оставить его с носом, когда он вызволит брата из тюрьмы. И совесть не должна мучить ее, потому что этот подлый человек, стремящийся нажиться на чужой беде, не заслуживал иного.
Дон Рамон придвинулся к ней. Она почувствовала на своей щеке его дыхание.
— О, неужели вы не можете этого сделать, не торгуясь? — взорвалась Ла Хитанилья.
Дон Рамон изумился этим словам, ибо он-то ожидал смирения.
— Лед! — воскликнул он. — Камень! Хитанилья! Хитанилья! Из чего вы созданы, из плоти или гранита?
Она закрыла лицо руками, лишь бы не видеть его.
— У меня горе. — Ла Хитанилья все еще рассчитывала на благородство дона Рамона.
Она встала, взяла плащ. Дон Рамон подошел, чтобы помочь одеться, наклонился и прижался к ее щеке жаркими губами.
Резкость, с которой она отпрянула, привела его в ярость.
— Думаете, меня можно пронять, отвечая жестокостью на великодушие? Приходите снова, когда поймете, что из этого ничего не выйдет.
Ла Хитанилья выбежала из комнаты, ничего не ответив.
Дон Рамон подошел к окну, задумчиво посмотрел на Большой Канал. Он остался недоволен собой: где-то, видимо, допустил ошибку. В том, что она придет снова, дон Рамон не сомневался. Так что пока нужно принять меры для освобождения ее брата, решил он, чтобы при следующей встрече объяснить недотроге, к какому результату приведет доброе к нему отношение. Она, похоже, из тех женщин, добиться от которых чего-либо можно, лишь проявляя к ним полное безразличие.
Так истолковал дон Рамон ее поведение, приходя к выводу, что игра стоит свеч.
Глава 7. Инквизиторы
Среди мудрых установлений Венецианской Республики было и запрещение ее дожу вступать в любые контакты с представителями других государств. Однако, как и во многом другом, Агостино Барбариго воспринимал закон так, как считал удобным для себя. Будучи дожем, он, естественно, не принимал послов в своем дворце, но, как частное лицо, неофициально, не отказывал себе в том, чтобы поддерживать тесные отношения с некоторыми из них, в том числе и с доном Районом де Агидар.
Отсюда становится вполне понятным, почему дон Рамон прибыл к ступенькам Дворца дожей, спускающимся к Большому Каналу, в маленькой гондоле, а не в роскошной посольской барже с моряками в парадной форме. Произошло это через час после ухода Ла Хитанильи.