Чернокожие Адам и Ева трогательно держали друг друга за руки и улыбались. Сверху, с дерева, к ним спускался омерзительный змей с человеческими глазами. Я смотрел на грудь Евы — ее художественное решение было потрясающим: два кружка и точки посередине. Потом перевел взгляд на искусителя — мне показалось, что он медленно-медленно, буквально по четверть миллиметра, постепенно подбирается к Еве. Раймон толкнул меня в плечо — пора. Перед тем как выйти на улицу, я последний раз взглянул на двух первых людей. С тех пор как они были нарисованы, прошло около пятидесяти лет. Краски изрядно потускнели, но оба оставались по-прежнему веселы, толсты и ни в чем не сомневались. И, главное, они по-прежнему не замечали ползущего к ним змея.
Под тенью железного рынка
«Мама Аити?» — спросил меня в шестой или седьмой раз Лесли, веселый четырнадцатилетний парень. Он приметил меня, когда я просто стоял и пил дешевую гаитянскую газировку, такую сладкую, что от нее слипались губы.
Вдвоем с ним мы втиснулись под выцветший пляжный зонт, куда нас пустил его владелец — торговец батарейками, скотчем и жвачками, сухопарый и сосредоточенный старик. Он чинил потертые электронные часы Casio или что-то в этом духе. Глаза его скрывались за большими черными очками в золотой оправе — как у классического тонтон-макута с пропагандистской картинки…
«Мама Аити?» — продолжал допытываться Лесли. Я не знал, что ответить. Я уже сказал «нет» — шесть или семь раз. Мальчик не верил. Или не понимал: затруднение состояло еще и в том, что он говорил на креольском. Мы оба уже успели взмокнуть и от нехватки слов постоянно жали друг другу руки. Происходило это на входе в Marche’ de Fer — Железный рынок, сердце Порт-о-Пренса, столицы Гаити. В мой второй день на острове.
Итак, я стоял под пляжным зонтом, пил липкую газировку и смотрел на ржавую громадину. На этом рынке никогда не торговали железом. Он Железный просто потому, что сделан из железа. Целиком, включая стены, колонны и крышу.
В разобранном виде Железный рынок на Гаити привезли французы. Им нужен был балласт для пустых кораблей, которые шли на остров, чтобы взять там груз — кофе, сахар или ром. Теперь рынок огромный и невероятно ржавый. Возможно, чтобы скрыть это, его железные стены выкрасили в охристый цвет.
«Мама Аити?» — снова спросил Лесли. «Нет, — сказал я. — Моя мать из России, мой отец из России, я из России». «Россия? — удивился Лесли. — Это где — в Бразилии, в Америке?» Мы опять пожали друг другу руки. Я допил газировку. Теперь я готов был нырнуть в недра Рынка.
Женщина-жрец («мамбо»), одержимая Огу Ферай — духом войны. Во время церемоний вуду верующие в порыве экстаза иногда купаются в грязи
Я бродил по нему не менее двух часов, рассматривая огромные ритуальные барабаны, традиционные вудуистские флаги, расшитые зеркалами и золотом, и жуткие, всегда увенчанные резным человеческим черепом, посохи для унганов — жрецов вуду. Я брал вещи и подолгу разглядывал их. Продавцы удивленно хватали меня за руку, пытаясь завязать разговор, но ни мой отсутствующий креольский, ни их английский не позволяли сделать этого. Я слышал, как многие негромко удивлялись за моей спиной: «Бла! Бла!» Во всем Порт-о-Пренсе действительно можно неделями не встретить ни одного белого. Все они, как уже отмечалось, сосредоточились в Петионвиле, где имеется единственный в стране настоящий супермаркет, который охраняют люди в черной форме с помповыми ружьями. И где нет никакого колдовства…
На обратном пути, уже выбираясь с рынка, я заблудился в торговых лабиринтах и неожиданно оказался на узкой улице, слепящей, как горный снег. Здесь продавали исключительно женское белье — невероятных размеров и только белое. Бельем было увешано и застлано все вокруг. И на всем обозримом пространстве я оказался единственным мужчиной.
Я шел между штабелей, стараясь казаться как можно менее заметным. Веселые толстые женщины громко смеялись. Смеялись так, что трясся воздух, и размахивали перед моим носом огромными бюстгальтерами, куда легко поместилась бы призовая тыква. «Блондинчик, — кричали они. — Купи это своей мадам». Я отчаянно делал вид, что не понимаю, о чем они. Толстые женщины смеялись еще громче.
На самом перекрестке ко мне подошла пожилая женщина, которая не смеялась, а только улыбалась заговорщически. В руках у нее была потрепанная корзина с крышкой. «Вудужаба», — тихо сообщила она и показала головой на корзину. Я читал про этих жаб. Слизь, которую они выделяют, используется для сильного наркотического коктейля, способного превратить человека в зомби. Правда, требуется еще дюжина других ингредиентов. Я помотал головой, но из какого-то дурацкого любопытства все же поднял крышку. Оттуда, из грязного полумрака, снизу вверх, небольшая бурая амфибия смотрела на меня маленькими честными глазами.
Кто такой Папа Легба?
С тех пор как в 1860 году Ватикану было официально позволено вернуть на Гаити свои миссии, изгнанные после свержения французской власти, вудуизм и католичество вступили в неофициальную борьбу, которая не прекращается по сей день и, главное, никого особенно не огорчает. Конечно же, эта борьба началась намного раньше, когда рабов, привезенных с западного берега Африки, стали насильно обращать в христианство. Все попытки молиться традиционным африканским божествам жестоко пресекались. Но рабам потребовалось совсем немного хитрости, чтобы обойти эти запреты. Продолжая ходить в католические церкви, куда их загоняли насильно, они просто стали именовать христианских святых именами своих богов. Таким образом, райский привратник святой Петр стал Папой Легба, хитрый святой Патрик — повелителем змей Дамбалла, а Дева Мария — Эрзили Дантор, богиней любви и плодородия. Слово «сантерия», которым на соседней Кубе по сей день именуют местную разновидность вудуизма, буквально переводится с испанского как «почитание святых». Вместе с тем гаитяне считают, что в создании мира и установлении порядка вещей принимал участие только один бог. На креольском языке его имя звучит как Бондье и происходит от французского Bon Dieu, то есть «Хороший Бог». И хотя Бондье не принято отождествлять с христианским Богом, многие люди не делают между ними никакой разницы, и это одна из причин, почему христианство и вудуизм сплелись на Гаити так тесно, что бороться с этим практически невозможно. Тем более что культ вуду — одно из самых удобных средств управления людьми, что в свое время доказал на практике Франсуа Дювалье — Папа Док. Одним из немногих слов, которое попало в большинство мировых языков из креольского, является термин «тонтон-макут». Когда-то давно на Гаити так называли полную противоположность Санта-Клаусу — злобного и жестокого Дядюшку-с-джутовым-мешком (именно так переводится с креольского «тонтон-макут»), который являлся на Рождество к капризным и непослушным детям. Назвав так свою тайную полицию, диктатор Франсуа Дювалье показал образец мрачного гаитянского юмора. Созданные в 1959 году взамен упраздненной армии, тонтон-макуты пугали всю страну вплоть до 2000-го. Они не имели специальной формы, но узнать их было легко: они носили черные очки и длинные мачете. Для большего устрашения Папа Док культивировал слухи о том, что основу тонтон-макутов составляют жестокие зомби, которые никогда не будут размышлять над приказом. Тонтон-макуты действовали сообразно: неугодных людей вешали в публичных местах и оставляли так на несколько дней. Особым условием службы тонтон-макута было полное отсутствие жалованья, что, как считается, и породило необъяснимый террор. Сам Дювалье старался быть достойным своей полиции и часто говорил о себе как о «хунгане» — злом колдуне — или как о самом Бароне Самди, мифическом вудуистском персонаже Бароне Субботе, повелителе кладбищ, смерти и воскрешения из мертвых.