Он остановился против нее и робко заговорил:
— Ты железнодорожник и понимаешь лучше меня, что двум снегоочистителям, которые есть на стройке, с таким бураном не справиться. Со всей стройки люди ушли в степь, прокладывать дорогу эшелонам. Им труднее, чем вам, — они в степи...
— Нам-то от этого не легче, — буркнул парень, съежившийся на скамейке в углу.
— Вам надо легче? — повысив голос, спросил Петя.— Так зачем вы ходили к начальнику строительства? Зачем кричали: «Хотим настоящего дела, даешь Волгу!» А теперь что? В кусты? Иди, Иван Петрович, сам, как знаешь?
— Ты не бей на наши чувства! Не сентиментальные! — отвечала ему Ксеня. — Иван Петрович должен был знать, что нужны не два снегоочистителя, а, скажем, двадцать. «Ивана Петровича бросаете». А он нас не бросил? Четверо суток не жравши, не спавши! Пообморозились. И это на такой стройке!
— Плохо с вами получилось,— отвечал Петя, — согласен.
Поднялся неимоверный галдеж. Еще громче зарыдала Катя.
Вошел Пожога. Его не сразу заметили.
Он стоял у порога в распахнутом тулупе. У него было такое же, как у них, обмороженное и обветренное лицо, такие же припухшие от бессонницы глаза. Спокойно, отцовски смотрели они на ребят.
Заметили, наконец, ребята Пожогу и потупились. Даже Ксеня, уверенная в своей правоте, как-то обмякла. По ее щекам скользнули две слезинки. Она слизнула их языком и отвернулась. Только Катя — она еще не видела Пожогу — продолжала всхлипывать.
Иван Петрович снял свою шапку с длинными, почти до самых колен, ушами и негромко сказал:
— У вас, видно, провода порваны, потому мы и приехали без вашего жезла, нарушая правила движения... Мы привезли гидропушки. Разгрузим, и вы с этим паровозом поедете домой... Залезете в горячие ванны, сходите в столовую, отоспитесь, а вечером на танцы...
Он говорил без иронии, улыбался, был доволен тем, что эти измученные мальчишки и девчонки понежатся в ваннах, в мягких постелях, а вечером отведут душу во Дворце культуры...
— Кран в порядке, Катя? — спросил он.
Та смотрела на него сквозь слезы и не могла произнести ни слова.
— Давай-ка ключи. Я сам за рычаги...
— Не дам! — вдруг пронзительно закричала Катя, упала лицом на стол и заплакала горше прежнего. — И никуда я не поеду, не поеду!..
...Управляла краном Катя. Разгружать гидропушки помогали все.
После разгрузки Пожога сказал:
— А теперь все марш на паровоз — и домой. Отдыхать.
Сказал и ушел на станцию. За ним зашли и комсомольцы. Они говорили, что смалодушничали, погорячились и ни за что не поедут домой, они не какие-нибудь маменькины сынки, видели трудности и почище.
Катя знаком выманила Петю в сени. Уткнулась лицом в его плечо и, всхлипывая, сказала:
— Петя, хорошенький, уговори Ивана Петровича не отсылать нас домой.
Петя вернулся и тоже стал упрашивать Пожогу не отсылать ребят домой...
Пожога так стукнул кулаком по столу, что в жезловом аппарате что-то задребезжало. Потом встал и скомандовал:
— Отставить митинг! Марш на паровоз!
* * *
Утром, еще затемно, по городу и на строительных участках было расклеено отпечатанное красной краской на больших листах объявление:
«ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!
От партийного и комсомольского комитетов стройки.
Все независимо от возраста, пола, занимаемой должности, умеющие хорошо ходить на лыжах и желающие выполнить трудное и крайне важное для строительства задание, должны прийти сегодня в шесть часов вечера во Дворец культуры.
Не имеющие своих лыж могут получить их во дворце. На время выполнения задания вы будете освобождены от основной работы приказом начальника строительства.
В партком и комитет комсомола за справками не звоните — все узнаете вечером во Дворце культуры».
На стройке только и было разговора, что об этом объявлении. Молодежь была довольна его необычностью и загадочностью и вопреки предупреждению названивала в комитет комсомола.
Люди постарше, любители лыж, ворчали:
— Какое ребячество! Могли бы и объяснить, что за поход, куда, на сколько дней.
Хотя и были недовольны эти товарищи, тем не менее вечером и они пришли во дворец.
Комсомольцы с красными повязками на рукавах встречали всех у главного входа и направляли в Малый зал, где за столиками сидели строгие, невозмутимые дежурные.
Дежурным задавали десятки вопросов, настоятельно требовали на них ответы. Переждав шум, дежурные спрашивали:
— Вы твердо решили идти в этот трудный поход? Отвечайте: да или нет?