— Машины нет, — ответили ему,— ушла по вызову. Да и не проехать к вам. Пурга...
— Как же быть? Парню плохо. Он потерял много крови.
В трубке помолчали.
— Давайте так: несите больного до наезженной лесхозовской дороги. Туда подойдет «Скорая помощь».
До лесхозовской дороги семь километров. По сугробам и целине... Пантелеймон срубил палку, туго перетянул портянкой вспухшую ногу и снова взвалил Лешку на спину. Скоро совсем стемнело. Звезд не было. Пантелеймон брел наугад, доверившись чутью.
Через несколько часов он присел, чтобы передохнуть. Лешка был совсем плох: метался в жару и бредил... И вдруг Пантелеймон увидел мигающие огоньки. То была «Скорая помощь». «А я уж подумал: волки», — рассказывал потом Пантелеймон.
Вместе с Лешкой положили в больницу и его».
«2 декабря 1961 года.
Никому не пожелаешь взбираться на Лысую сопку. Дорога крутая, скользкая.
...Два дня гуляла метель. Сугробы перемели дорогу. Вечером буря улеглась, а утром ветер принес оттепель. У подножья Лысой шофер остановил машину и скомандовал:
«Вытряхивайся живо!» Покинул кузов только Пантелеймон. («Мне еще жить хочется».) Положил на плечо бензопилу, медленно зашагал в гору. А мы остались в машине.
— Не впервой же, Саня. Ничего не случится, трогай.
Шофер сплюнул и сел за баранку. Крутизна так опасна, что дверку кабины он держал открытой. Мотор ревел из последних сил. Когда до перевала осталось метров пятьдесят, машина забуксовала. А спустя минуту мы пожалели, что не «вытряхнулись» вовремя. Машину начало сносить вниз. Случилось то, чего так опасался шофер: не держали тормоза... В крытом кузове мы оказались, как в западне. Выпрыгивать было глупо: тут же угодили бы под колеса. И не прыгать нельзя: с каждым мгновением приближался обрыв.
— Баранку, баранку выворачивай! — донесся голос Пантелеймона.
Сашка вывернул баранку — и тут произошло чудо. Росшая на краю обрыва сосна вздрогнула и, отряхнув снежную пыль, с треском и грохотом пошла вниз и упала на пути скользящей машины. «ЗИЛ» встряхнуло, и наступила тишина... Ничего не понимая, мы стали выпрыгивать из кузова. Задние колеса упирались в могучий ствол дерева. А в стороне стоял Пантелеймон, стирая со лба пот. У его ног в снегу лежала дымящаяся бензопила. Как он успел сообразить, а главное — так быстро спилить сосну, до сих пор не понимаю!»
Степан остается в тайге
А вот запись из дневника Ильи Зверева:
«В бригаде появился новичок — Степан Ерофеев. Нам не понравился сразу. Надменный и франтоватый. Курил, держа папиросу на самом кончике губ. На работу поехал в поскрипывающих хромовых сапогах и блестящих кожаных перчатках.
— Лучше бы сразу ушел, без канители и по собственному желанию, — сказал о нем Гаврик Фатеев.
— Зеленый еще, ошелушится, — возразил я и сказал Гаврику:
— Будешь шефом...
Характер у шефа был крутой.
— Этой железкой, что, лес рубят? — кривляясь, спрашивал Ерофеев, показывая на топор.
Гаврика взорвало:
— Нет, рыбу чистят... Ну, чего глаза пялишь? Видишь бревнышко? Тащи в костер.
В бревнышке больше четырех пудов. Ерофеев поднатужился, крякнул И... сел. Бревно-то примерзло к снегу. Да и не под силу была ему такая тяжесть.
— Не мужчина, а барышня слабосильная, — проворчал Гаврик, подтаскивая бревно к костру.
Но и такие случаи не задевали мужского самолюбия новичка. Ерофеев работал с ленцой, слишком часто устраивал перекур, дольше всех обедал. Гаврик, однако, заставлял его работать наравне с собой. А надо сказать, в работе злее Гаврика трудно найти по всей трассе. «Сбежит, не выдержит, — думали мы, — уж слишком занозист и к увещеваниям глух».
Но Ерофеев не сбежал. Втянулся в работу и начал поджимать Гаврика: так же яростно валил деревья, неутомимо ходил по сугробам, реже устраивал перекур. Вместо изорвавшихся сапожек надел валенки, потускневшие щегольские перчатки сменил на брезентовые рукавицы.
А спустя месяц даже папиросы стал курить нормально. Но дурную славу нажить — не пить попросить; в хорошие люди попасть — не стожок скласть. Ерофеева долго не принимали всерьез.
Признание он получил неожиданно.
В трясину провалился трактор. Под гусеницы полетели ветки, чурки, бревна. Но трактор все оседал.