Но если бы только природные ненастья. Где-то на ночном переходе Василий потерял документы. Лишь к утру обнаружив пропажу, он пошел назад по тропе, ощупывая взглядом каждую пядь пути. Ведь паломник без документов «что воин без оружия, что птица без крыл, что древо без листвия».
Беда в одиночку не ходит: в Баре у Василия открылась в ноге старая рана. А через несколько дней судьба нанесла ему еще один удар — горчайший! Иустин, с которым столько претерпели вместе, предал товарища — оставил одного, заболевающего лихорадкой, в чужом городе.
Барский оказался в лечебнице. Питание было настолько скупым, что он почувствовал: промедлит еще. несколько дней и уже не поднимется на ноги. Лучше бороться с болезнью стоя, чем лежа. Но как он продолжал путь, откуда брал силы? Хозяева, у которых втридорога покупал хлеб, ставили условие: покупай и вино, на сколько берешь хлеба, на столько же бери и вина. У харчевен, где лежал в забытьи, к нему брезговали подходить; ведь пилигримы всегда ходят вдвоем, а если этот один, значит он опасно болен или дурной человек.
Лишь у стен Неаполя, после того, как Барский пересек с востока на запад полуостров, лихорадка отпустила его. Повеселел он и душой. Бодро ходил по улицам, осматривал храмы, дворцы, приглядывался к толпам празднично одетых общительных горожан, дивился «каменным болванам».
Посетив Бар и Рим, Василий предполагал вернуться на родину. Для этого прибыл в Венецию. В ожидании корабля, который доставит его на другой берег Адриатического моря (а там путь через Далмацию, Сербию и Болгарию), он знакомится с людьми из местной греческой колонии. Попутного корабля, однако, никак не объявлялось. Чтобы не терять времени, Барский занялся изучением греческого языка.
Вскоре планы его переменились: в море он вышел, но на судне, идущем не в Далмацию, а к берегам Палестины. Возвращение домой отсрочилось, не предполагал лишь паломник, что слишком долгой будет эта отсрочка — почти два десятилетия.
Жизнь начиналась шуткой, веселым переодеванием, романтичным юношеским жестом. А развернулась она так, что человек вдруг ощутил на плечах груз высокой ответственности.
Особая миссия выбрала Барского и поджидала его. Киевскому паломнику выпала честь как бы подвести черту под целой эпохой в традиции русского странничества. И дело тут не только в том, что ему предстояло посетить все без исключения маршруты средневековых паломничеств, но и в том, что в «Странствовании» Барского звучит новая струна. Здесь очень много житейских подробностей. И мы увидели до мельчайших деталей пятивековую дорогу русских паломников: шероховатость почвы, запах чужих ветров, дыхание усталого странника, труженика.
Трудно отделаться от ощущения, что Барский рассказывал о себе словно для того, чтобы мы полнее знали меру не только его трудов, но и то, как нелегко было идти по земле всем его предшественникам. Ведь не будь ее, этой подробности, этой исповедальной открытости, мы очень многого не знали бы сегодня о наших паломниках, о событиях, увы, почти рядовых в их жизни.
Может, это и парадоксально, но в чем-то существенном дневники стародавних паломников и труды их сделались для нас даже более ценными, чем были они для средневекового читателя. Прошли века с нашествиями, войнами, землетрясениями, с малозаметной, но неутомимой работой, которую тайно ведет на земле забвение. Как много из того, что древние странники наблюдали, обмеряли руками, шагами, «камени вержением» или «вержением от лука стрелы», — как много из всего этого стерто ныне с лица земли, или перестроено, или забыто, или затеряно!
Вот тут-то и обнаруживает свое золотое достоинство добросовестная и дотошливая зоркость стародавнего повествования!
В самом начале XIII столетия побывал в Константинополе новгородец Добрыня Ядрейкович (в русской истории он более известен как митрополит Антоний). Великолепную столицу Византийской империи Добрыня застал накануне трагического для нее события — разграбления крестоносцами. Типичный новгородец, человек с трезвым, практическим умом, цепким и всевидящим глазом, Добрыня создает настоящий путеводитель по историческим местам Царьграда. Подробнейшим образом описывает внешний вид Софийского собора и его великолепный интерьер. Рассказывает о выдающихся художниках-изографах и их работах. Отмечает места захоронений более чем ста великих деятелей византийской культуры. Записывает десятки преданий и легенд. Повествует о быте большой русской колонии в Константинополе и о малоизвестных эпизодах русско-византийских связей. Словом, доброе дело сделал Добрыня для истории, добрая и слава о нем: нет ныне ученого, который бы, обратись к «хождению» Ядрейковича, не признал уникальности этого свода археологических данных о Царьграде накануне постигших город несчастий.