— Видите, как силен дух свободного предпринимательства! — резюмировал бизнесмен. — Из умного человека его никакими цитатниками не вытравишь. Конечно, гениальные указания великого Мао и беспрекословное повиновение силе для Китая необходимы. Но только для масс. А таких, как этот Лю, надо не осуждать, а поощрять...
Ну а что еще в этом бюллетене?
— В провинции Ганьсу некий Фань, партийный руководитель на машиностроительном заводе, организовал собственное ополчение. И тех, кто пытался помешать его махинациям или просто критиковал, хватали и избивали, — пересказывал Ван, листая тоненькие страницы из рисовой бумаги. — В провинции Цинхай руководство корпорации сельскохозяйственных машин разбазаривало средства на свои нужды, составляло неверные отчеты и незаконными путями меняло с провинцией Ганьсу тракторы, дизели, электромоторы на зерно и стройматериалы.
— Фантазии маловато, но предпринимательская жилка чувствуется, — одобрил мистер Лонсбери.
И тут Ван Хаою не выдержал:
— Если вас все это так радует, мистер Лонсбери, то могу сообщить, что то же самое происходит и в Синьцзяне, и в Хунани, и в Аньхое, и в Цзилини... Всюду взятки, спекуляции, разбазаривание средств, избиения и даже пытки нежелательных, мешающих людей... — закончил он и отвернулся к темнеющему окну. «Все эти ганьбу — ядовитые грибы, выросшие на «гениальных идеях» «великого кормчего», — с горечью подумал он.
И вот наконец Цинхэ, северо-запад, конец поездки. Мистеру Лонсбери все уже порядком надоело, и он в категорической форме потребовал у сопровождающих ганьбу сократить программу здесь до минимума: посещение образцовой коммуны «Алеет Восток», отдых, а наутро отъезд в Шанхай.
Ван Хаою устал и от патрона, и от поездки. И теперь коротко пересказывал объяснения местных руководителей да переводил вопросы американца, рассеянно поглядывавшего по сторонам на привычные уже сельские картины. Только тут, в провинции, бедность, пожалуй, еще больше бросалась в глаза. Два тощих вола с трудом тащили по расстеленным снопам деревянный барабан-молотилку. Крестьяне, цепочкой, согнувшись под тяжестью мешков с зерном, бегом переносили их в длинный сарай. Вокруг него прохаживались солдаты-часовые. На вопрос Лонсбери, зачем они здесь, последовал туманный ответ: «Для охраны общественного порядка и ускорения темпов полевых работ». Ван приотстал от свиты американца, и крестьянин с горечью пробормотал: «Ишь, «зеленые драконы», тут как тут, явились, чтобы зерно до последнего забрать...» Переводить эту реплику мистеру Лонсбери Ван не стал.
Не обратил он внимания и на то, что за ними неотступно следует худой мужчина в пестревшем заплатами даньи — верхней куртке — и рваных кедах. Два или три раза он обгонял Вана, пока тот чуть не натолкнулся на него.
— Это ты, сяо (1 Сяо — обращение к младшему по возрасту.) Ван? — тихо спросил человек. — Не узнаешь?
— Нет, не припомню, — пожал плечами Ван Хаою.
Человек смотрел на него исподлобья, склонив голову к левому плечу. Поза была настолько знакомой, что Ван даже не поверил вдруг нахлынувшим на него воспоминаниям.
— Неужели это ты, лао (1 Лао — обращение к старшему по возрасту.) Чжан? Вот уж никогда бы не подумал, что встречу тебя здесь. Что ты делаешь так далеко от нашего родного Шанхая?..
— Эх, сяо Ван, с тех пор как мы играли вместе во дворе и ходили в школу, столько воды в Хуанпу утекло. Долгий это разговор, да и не дадут нам тут поговорить...
Словно из-под земли вынырнул местный ганьбу, бесцеремонно встал между бывшими друзьями.
— В чем дело?
— Вспоминали детство, — растерянно забормотал Чжан. — Мы много лет не виделись... Извините меня...
— А вы кто такой и почему вмешиваетесь в нашу беседу? — придя в себя от наглости ганьбу, повысил голос Ван Хаою. — Я приехал из Сингапура, сопровождаю американского гостя мистера Лонсбери. Вон он, фотографирует ваши поля, а с ним и наши сопровождающие из Пекина. Обратитесь к ним, если у вас есть какие-то вопросы. Разве мне нельзя поговорить со старым другом?
— Прошу меня простить, я не знал, — поспешно сказал ганьбу. — Сейчас все будет улажено, вашему другу будет разрешено побыть с вами. Мы...
— Улаживайте, пожалуйста, да только поскорее, — оборвал его Ван Хаою.
— Знаешь, сяо Ван, давай лучше встретимся вечером здесь же, — предложил Чжан, глядя вслед ганьбу. — А то сейчас он будет нам на пятки наступать. Конечно, если американец отпустит тебя, — поспешно добавил он.
— Об этом можешь не беспокоиться. После обеда, часов в шесть, я буду свободен...
И вот два школьных друга прохаживаются вдоль пшеничного поля. Теплый ветерок шевелит щетинистые колосья.
— Послушай, лао Чжан, почему мы должны встречаться здесь, а не в доме, где нас поместили? У меня там отдельная комната, я мог бы неплохо угостить тебя. Что-что, а принимают нас прекрасно, да и из моих сингапурских припасов кое-что осталось.
— Это, конечно, было бы здорово попробовать, чем угощают ганьбу господ империалистов, — улыбнулся Чжан, — но там нас непременно стали бы подслушивать. Лучше уж здесь: над нами только небо, вокруг только ветер. Конечно, ганьбу все равно потребует написать подробный отчет о нашей беседе. Я ему распишу, как превозносил успехи нашей коммуны и ругал «четверку», изменившую делу великого Мао, ни к чему не привяжется. Давно я его разгадал — не просто он ганьбу, а гунанцзюй (1 Гунанцзюй — здесь сотрудник службы общественной безопасности.).
— Ты уверен в этом? — заволновался Ван Хаою.
— А как же! У нас так везде заведено. Вот и из ваших двух сопровождающих непременно кто-нибудь, а то и оба, гунанцзюй. Только тебе-то бояться нечего — за этим американцем ты как за хребтом Куэнь-Лунь. Перед ними теперь и в Пекине по земле стелются, а у нас здесь и подавно. Помнишь, как когда-то говорили в народе: «Разбирают восточную стену, чтобы починить западную». Так вот сейчас все наоборот. Да ты и сам, наверное, уже успел заметить.
— Ты имеешь в виду «опасность с Севера», о которой у вас все время кричат и по радио и в газетах? Прости, но мне, приезжему, это прямо диким показалось.
— У нас ведь как пропаганда ведется: повторять как можно чаще, браниться как можно громче... Тогда, мол, все поневоле поверят и запомнят. Ну а когда страхи нагоняют, человек реже задумывается о том, что есть нечего.
— Ладно, расскажи лучше о себе. Что с тобой произошло? Как ты сюда попал и почему в таком виде?
— Хорошо, расскажу, но сначала ответь мне: ты в Шанхае был?
— Конечно, с него мы и начали поездку. Американец вел торговые переговоры и даже подписал выгодный контракт. Он ведь крупный бизнесмен...
— И как тебе показался Шанхай после стольких лет? — прервал друга Чжан.
Ван Хаою немного помолчал.
— Я еще и сам толком не разобрался, только как-то странно мне было: вроде бы все знакомо с детства и все не то. Та же Хуанпу, но вот джонок на ней, пожалуй, прибавилось: до сих пор люди живут на воде. Тот же небоскреб «Шанхай-дася» на набережной, а под ним бомбоубежище. Столько убежищ и тоннелей под улицами понарыто, целый город! Нам показывали одно, так в нем целый квартал спрятаться может...
— Жаль, здесь их нет, — с горечью вставил Чжан. — В поле работаешь, дождь пойдет, вот и думаешь, не вылезут ли у тебя волосы после того, как очередную бомбу взорвут... Прости, что перебил, сяо Ван. Расскажи еще о Шанхае, мне кажется, что я его уже тысячу лет не видел.
Ван решил не вспоминать город детства, чтобы не расстраивать друга.
— Я даже не знаю, что тебе оказать. Мы в Шанхае слишком мало были, целые дни проводили на переговорах. На улицу выбрались всего два раза. Но заметил: люди стали какие-то угрюмые, студентов почти не видно. Я хотел побродить по букинистическим лавочкам — помнишь, сколько их раньше было! — а купить там нечего. Правда, улыбались нам с мистером Лонсбери, будто всю жизнь мечтали встретить — мы же иностранцы...