Граница была рядом. Японские самолеты летали над нашей территорией, все время приходилось быть начеку. Особенно нас донимали парусные шхуны. В тумане они заходили в наши воды и, когда туман рассеивался, стояли на виду или же лениво уходили восвояси, а конфликты тогда были не в почете...
Землянки на сопках, в которых мы жили, несли «готовность один». Наверное, тропинки и дорожки уже заросли. Может, змеи расплодились снова, и чайки вернулись...»
— Что же он так,— немного помедлив, сказал Игорь,— люди здесь были и до них и после, на Пелисе рыбкомбинат был...
— Это надо понимать не так односложно… они провели на островах лучшие годы своей жизни, — задумчиво произнес Евгений Борисович.
В подтверждение его слов я прочел еще несколько строк: «...Покидая острова, я уже не встречал змей, чайки перестали гнездиться... Хорошо бы было, чтобы раны, нанесенные островам за долгие годы, заросли. Мы отдали им молодые годы, и все это живо в памяти. Были суровые зимы, катера и корабли не могли пробиться к нам, и каково же было наше горе, когда самолеты сбрасывали мешок с почтой, а ветер относил его в море. Мы любили и ненавидели эти острова...»
— На острове прекрасная биомасса, то есть корм,— говорил Игорь так, будто я должен буду при встрече с Алексеем Александровичем все это ему передать.— И отсюда полевые мыши, змеи, птицы... Вообще Пелису повезло, он очень удобен для гнездования птиц и перелета. Орнитолог Назаров, ты с ним знаком по прошлому году, зафиксировал здесь не одну сотню видов перелетных птиц. Он сидит здесь, на Пелисе, с 1952 года... А сколько чаек на Фуругельма, ты видел сам.
Игорь Сажин рассказывал о том, как восстанавливается теперь природа — фауна и флора — и островная и морская. Он говорил, что на островах много лечебных трав. Перечислял виды кустарников и деревьев, таких, как диморфант, элеутерококк, тис, граб, дуб, дикий виноград... А я снова, но уже про себя, читал письмо солдата: «Помню, шли на катере с мыса Клерка на Пелис. Катер был плохой, старый, везли картошку. Погода изменилась, поднялся шторм, катер стало заливать, и, чтобы дойти, выбросили почти всю картошку за борт, а нас ждало много ртов. Пришлось сажать картошку на острове, может, немало погибло полезных редких трав, да простят нам это ученые сегодняшних дней...
Игорь увлекся и, заговорив о природе и обитателях островов, забыл все свои дела. Когда он стал описывать красноклювую птицу, прилетевшую на Пелис из северной Индии,— название он никак не мог вспомнить,— его прервал Евгений Борисович:
— Игорь, мне кажется, твои ученые нервничают,— он метнул взгляд на женщин, которые в полной экспедиционной экипировке расхаживали недалеко от нас, пытаясь обратить на себя внимание Сажина.
— Да, совсем забыл,— поднялся Игорь,— я должен наших москвичей и студентов проводить на остров Де-Ливрона. Им надо картировать флору и фауну и сделать видовые описания для Института биологии моря...
— А где же студенты? — спросил я, когда он повел меня взглянуть на свое жилье.
— Наверное, на боте ждут. А вообще я их прогнал отсюда подальше, на косу. У них до ночи бренчит музыка, а мне нужен сон короткий, но крепкий. Надо быть всегда в форме. Приходится рисковать, выходить в море почти в любую погоду, в шторм, туман. Идти на перехват браконьеров...
Я был рад видеть Игоря Сажина таким увлеченным и в хорошей форме. Ведь с людьми, со знакомыми нас связывают не просто праздные встречи, а что-то другое, существенное, человеческая суть, общение. До того как мы познакомились, Игорь испробовал много дел: был инженером, путешествовал по Северу, оказался на Дальнем Востоке, в Приморье, отсюда ушел на промысел; вернулся и, когда открыли морской заповедник, пришел сюда.