...На долгожданной овальной льдине разбили лагерь. Развесили сушить одежду пострадавших. К вечеру наш приют окружала черная, поблескивающая в лучах низкого солнца вода. Горячий чай и теплые спальники согрели парней.
— Если упал в воду — кричи!— вывел мораль Володя Рахманов.
Шишкарев молчит. Переживает.
17 марта. Нам предстояло решить вопрос: как всемером идти на 13 лыжах? Беду первого дня Василий переживал как большую личную оплошность и потому новые возникшие трудности решил взять на себя. Он привяжет рюкзак к нартам и потянет их. Опыт говорил, что идея никудышная. Утром все казалось сложным, неясным и опасным.
Мы привыкали, акклиматизировались. Нам не нужна была скорость. Но напористого Леденева это не устраивало. Он рвался в бой.
Шишкарев привязал рюкзак к санкам и впрягся в них. Лед словно кочковатое болото. Василий пыхтит, ему жарко и трудно. На привале Леденев говорит мне:
— Давай разгрузим Василия.
— Подождем...
Володя недоволен ответом, но не спорит.
— Сможешь еще? — спрашиваю Шишкарева.
— Да,— не очень твердо отвечает он.
Про себя думаю: понимает ли упрямец, что так ему далеко не уйти. На привале Леденев снова предлагает разгрузить Василия. Я спрашиваю Шишкарева:
— Еще один переход выдюжишь? Через час сделаем обед, возьмем из санок 24 килограмма и распределим между собой.
Итак, вес каждого рюкзака с 45 килограммов подскочил до 49. Легкий рюкзак положили на нарты и тянем их поочередно. Шишкарев встает на лыжи Леденева, надевает его рюкзак, а Леденев — пеший — тянет санки. Убеждаемся: шагать пешком гораздо труднее, чем идти на лыжах.
Лыжи у всех одинаковые — двухметровые. Сделано так потому, что они служат частью каркаса палатки. Василий на каждом привале снимает чьи-то лыжи и надевает новые. Берет всякий раз новый рюкзак. После груженых саней ему легче. Идет без видимых неудобств, а вот мне трудно вообразить себя на его месте. Это ведь самое ужасное в походе — непривычно уложенный груз.
Я вспоминаю весну 1977 года. Василий в первый раз отправлялся с нами на лыжную тренировку в Подмосковье. В его рюкзаке стояли две металлические двадцатилитровые канистры с водой. Торчали какие-то доски, видимо воткнутые для удобства. Но поразительно, что между спиной и канистрами не было ни пуховой куртки, ни спального мешка. «Вася-то стоик,— подумал я.— Вроде Хмелевского». Через день после очередной тренировки мылись под душем. Две синие с красным вмятины остались на спине Василия...
19 марта.
— Наконец-то пришел в себя,— признался сегодня Рахманов,— поверил, что могу идти довольно долго. Что произошло, не знаю, но до этого момента было невыносимо. По-прежнему чувствую тяжелый рюкзак, мерзнут ноги и руки, но это уже «нормальное» состояние.
Володя торжественно объявил, что нашел способ облегчить свою ношу — выбросил три крошечные замерзшие батарейки. Юра, чтобы было легче идти, отрезал карманы у верхних брюк. Решение Хмелевского долго дебатировалось, но через день его примеру последовал Мельников. Особенно «вдохновился» Вадим, который собирается укоротить бахилы и обрезать рукава у свитера. Леденев, наш завхоз, категорически против. Вадим тут же апеллирует к общественности: то, что на мне,— мое или не мое? Из соображений субординации я поддерживаю Леденева.
На следующий день Мельников потерял фляжку со спиртом.
Сокрушается:
— Снег белый, фляжка белая. И как я не обмотал ее синей изоляционной лентой? Все откладывал...
Он просит Юру, который ведет учет съестных припасов, израсходованного бензина, добавить ему 800 граммов груза.
Потеря спирта огорчает и Леденева. Им мы разогревали головки примусов, а теперь придется пользоваться бензином. Володя считает, что горючего может не хватить. Но, зная запасливость Леденева, в это никто не верит.
Холод донимает и днем и ночью. Пальцы у меня отморожены еще в 1976 году. На острове Генриетты я снова обморозил правую руку, потом в первые дни не уберег и левую.
В самом начале похода мы часто останавливали друг друга: «Вадим, потри щеку», «Юра, у тебя нос белый», «Толя, спасай подбородок». Но в последние дни таких разговоров не слышно. Болячки на лицах хотя и не гноились, но и не заживали. Сегодня поднял руку и лямкой от меховых варежек задел нос. Боль пробежала по всему телу, словно ток. Потекли слезы, а на снег закапала кровь. Хмелевский спрашивает врача: