После этого, заранее обдуманного вступления он одним духом рассказал всю свою историю.
— Гуоттарол, правда в том, что я ничто. Инки покорили мой народ за сто лет до прихода белых людей. Они сожгли наши дома и забрали наши земли. Я сказал, что мы гордый народ. Наша гордость — это гордость мертвецов. Мы призраки, тени, мы то, что из нас сделали наши враги. Да что говорить, даже название нашего племени — чибча — не настоящее. Кажется, нас зовут муиска, но никто не знает наверняка. Чибча нас называли другие — потому что нашего главного бога мы называли Чибчачум. Подумай! Нас стерли с лица земли как людей, нас знают только по издевательскому прозвищу нашего бога! Мы перестали существовать. Мы стали тенями. Потом пришел Кортес с белыми людьми на белых лошадях. Он поработил наших поработителей. Мы стали прахом праха, который топтали его конкистадоры. Тени теней, призраки призраков, забытый народ, привидения из снов других народов! Может быть, скажешь, что человек может восстать из такого пепла? У каждого человека есть свое пламя в костре его семьи. Я однажды хвастался перед тобой моими Золотыми Отцами... То была похвальба человека, который называет своих предков «золотыми», потому что не знает их во плоти. О, из этого много еще чего следует! Из этих бесконечных пустых разговоров о золоте и золотых... Но я еще скажу об этом позже. Этому научил меня ты. И прежде всего — пониманию, что такое золото.
Повернувшись ко мне, он широко развел руки, словно прося о помощи.
— Ты понимаешь, что я — ничто? Даже мое имя — ничто! Кристобаль Гуаякунда. Это имя мне дали испанцы. Их священники облили меня водой. Вода не оставляет следов. Что я вижу, когда смотрю в зеркало? Только то, что они называют «Кристобаль», а ты называешь «индеец». Я часто слышал, как ты произносишь это слово, когда кричишь на своего мальчика с петушиным пером на шляпе. Этот «Кристобаль», этот «индеец» — я не знаю его! Кто он такой? Он ненастоящий человек, он тень, отбрасываемая его хозяевами!
Меня глубоко потрясли его слова. Признаюсь, что они меня и удивили. И не умом, очевидным в его самооценке,— я всегда считал его неглупым человеком, несмотря на дикарскую внешность,— а силой и выразительностью речи.
Я обратился к нему как можно более дружески.
— Послушай,— сказал я.— Человеку нужны корни. Знание истоков придает ему силы. Но человек не дерево. Мы можем делать себя сами. Ты думаешь, я родился таким, какой я сейчас? Командиром других? Великим предводителем? Я не принц. Мои отец и мать...
— Я думал, ты бог,— сказал индеец.
Меня затрясло от кашля. Казалось, мое истерзанное лихорадкой бренное тело восстает против такой чудовищной нелепости.
— Бог? — каркнул я.— Посмотри, видишь кровь у меня на ладони? Это кровь из моих легких, сгнивших за годы, проведенные в тюрьме, в которую меня посадили за преступление, коего я никогда не совершал. Ты назвал себя призраком? Так вот, я даже не призрак! Король приговорил меня к смерти. Все эти годы в Тауэре — в любой день, когда бы король ни пожелал избавиться от меня, я мог быть казнен. Бог? Друг мой, я мертвец!
Я ударил ребром ладони себе по шее. Индеец проворно схватил меня за запястье.
— Он отрубит тебе голову?
— Возможно.
— Потому что ты не привез золота?
— Это одна из причин.
— А другая — убийство Паломеке?
Я пожал плечами.
— Я дал слово, что не пролью ни капли испанской крови. Невыполнимое условие. Я принял его. Приму и последствия.
Индеец не отпускал моей руки. Он сжал ее еще сильнее. В свете луны глаза его блестели безумным блеском.
— Но Паломеке убил я! Я скажу об этом твоему королю!
— Спасибо,— сказал я.— Не сомневаюсь, Его Величество с превеликим удовольствием казнит тебя. Мертвец и привидение рука об руку вступают в свои владения. Но, боюсь, едва ли это необходимо. Я уверен, ты помнишь, что, даже если не считать твоего хозяина, мои солдаты убили в Сан-Томе нескольких испанцев. Ну, конечно, я знаю, сейчас ты снова начнешь убеждать меня, что это твой крик заставил моего сына ринуться в атаку, и все такое. Услышав твой крик собственными ушами, я готов поверить в это. Но для человека, который говорит, что он ничто, ты берешь на себя слишком много! Прах праха? С каких это пор прах возымел такую неограниченную власть над жизнью и смертью?
Отпустив мою руку, он отвернулся и уставился на море. Я понимал, что он избегает смотреть мне в глаза. Я также понимал, что за этим нет никакой неискренности. Когда человек говорит с таким внутренним напряжением, ему надо сосредоточиться.