Пуфик поцарапал в одном месте развороченный снег, там что-то блеснуло. Бутылка из-под вина...
Мы вошли в ярангу, я чиркнул спичкой. На полу валялось еще несколько пустых бутылок. Пуфик понюхал край полога, чихнул. Я откинул шкуру. Внутри, прямо в меховой одежде и торбазах, лежал лицом вниз пастух. Густой сивушный запах потек на нас. Пуфик опять чихнул и отскочил в сторону.
— Понятно...
Я закрыл полог. Вот почему Кеунеут не захотела сказать правду: стыдно.
Такие наезды «добытчиков» — страшный бич для оленеводов. Пастухи после пьянки приходят в себя тяжело и медленно, стада оказываются брошенными порой на несколько суток и разбредаются либо разгоняются волчьими стаями, которые четко определяют отсутствие в них дежурных. Опьяневшие люди выдают браконьерам места богатых рыбалок и охотничьих угодий, которые столетьями кормили их предков, а те уничтожаются в два-три наезда.
Ночью, пока мы спали, хозяйка яранги просушила нашу одежду, вывернула кухлянки мехом внутрь:
— Будет мороз, так лучше.
Мы положились на ее опыт и не пожалели. Мороз покрепчал градусов до двадцати трех, сразу стало прихватывать обмороженный когда-то нос. Я развернул защитную полоску на малахае. В чукотской одежде есть все, чтобы оградить человека от холода. По краю малахая, охватывающему лицо, пришита полоска из плотной двойной шкуры. Когда лицу тепло, ее можно отвернуть, как воротник на шее. Но стоит задуть ледяному ветру или усилиться морозу — расправь ее, стяни внизу завязкой, и перед лицом возникает меховая, выдающаяся вперед, труба. И никакой встречный ветер не в состоянии выжать из нее теплую прослойку воздуха, образующуюся при дыхании. Не надо отворачиваться вбок, не надо хватать воздух судорожными короткими глотками, чтобы согреть его. Через эту трубу в десяток сантиметров он поступает к тебе уже теплым. И щуриться не надо: летящий навстречу мелкий твердый снег упирается в подушку тепла и обтекает ее.
Мы отошли от яранг километра три, и я рассказал об увиденном ночью.
— Я почувствовала беду еще там, когда увидела огни,— кивнула жена.
— Это браконьеры, да? — спросил сын.
Жена достала рацию. Но «Карат» есть «Карат». Такой маломощной станцией можно пользоваться на строительной площадке, а в горах трудновато. Мы не услышали ничего, кроме шумов. Дважды слабо звала бригады центральная усадьба, но могучие трески и вой затерли голос радиста. Однако жена много раз повторила в эфир: «Кто меня слышит, передайте в инспекцию Охотскрыбвода: от сопки Нирвыкин на север, вдоль Реки, идут трактор с балком и два «Бурана». Необходима проверка».
— Может, кто услышит,— сказала она, убирая рацию.— В обеденный сеанс повторим.
Кустарники тянулись вдоль Реки длинными лентами: ивняки разных видов, высокие, метра в три, ольховники. Ольха росла и лентами, и отдельными кустами, разбросанными по тундре далеко от Реки. Между ними лежали ложбинки, невысокие увалы, тянулись нескончаемые вереницы пойменных озер, засыпанных снегом. Середины их были вылизаны до зеркальной голубизны ветрами. И везде торчали эннольгены — термальные бугры. Невысокие, метра в два-три, они почти все имели на верхушках следы полярных сов. Такой бугор — излюбленное место хищниц для наблюдения за дичью: вся ближайшая округа — как на ладони. Если путь наш проходил метрах в ста, птицы не взлетали, только головы их с неподвижными глазами медленно и равномерно поворачивались за караваном, словно под контролем часового механизма.
В кустах кричали куропатки. Семейные стайки их порхали розоватыми клубками, птицы купались в пушистых белых наметах. Все полянки были исчерчены причудливыми дорожками, по бокам которых словно кто-то нахлопал раскрытым веером. При беганье в рыхлом снегу куропатки помогают себе крыльями, точно гребец веслами. Курочки на открытых местах разгребали засыпанные снегом ягодники, клевали семена растений и почки, а петушки самозабвенно орали на всю долину:
— Ке-крр-р! Ке-ке! Ке-кер-ра!
И совы и куропатки почему-то совершенно игнорировали друг друга, как будто одни не были грозными хищниками, а другие — их извечной добычей. Совы, наверное, сыты. Снег во всех направлениях был испещрен бисером мышиных следов. Мыши сновали и днем: появлялись из снежных норок под кустами, пробегали несколько метров и за считанные секунды ввинчивались под другой куст. И куропатки, по-видимому, чувствовали обилие легко доступной для своих врагов пищи, поэтому вели себя так бесшабашно.