— Конечно, своих законов как таковых у казаков не было, — рассуждал Михаил Васильевич, — их не записывали, их просто каждый знал. И выполнял. Например, закон гостеприимства. Кто ему учил?
— Жизнь.
— Да-да, конечно. Все в разумном соответствии строилось. Мальчишку в 5 лет сажали на коня и сперва учили крестьянскому ремеслу. А потом, уже постарше, постигал он секреты казачьего искусства — джигитовку, рубку лозы... Но, заметьте, сперва он учился кусок хлеба добывать. Поэтому и жили мы зажиточно, что сызмальства любили работать.
Я и сам примечал в Архонской (Кстати, название станицы Архонской тоже тюркское. В Сибири, по реке Орхон жили когда-то орхонские тюрки, видимо, здесь, на Кавказе, кто-то в память о них в древности назвал поселение, в котором потом осели казаки. А русское слово «станица» идет от тюркского «стана», сельского поселения половцев.): хозяйства один к одному — справные — значит, любят еще казаки землю свою. И песни петь тоже не разучились. Правда, не так, как бывало. Теперь гуртовские песни разве услышишь? Молодежь поразъехалась, ту же, что осталась, от телевизора не оторвешь, скучно ныне живет станица. А прежде: «На каждом углу — гармошка, придут из степи и вокруг станицы гулять. Молодежь на улице не умещалась».
Ныне в Архонской только хор и поет, поет голосисто, а желающие подпевают:
Прощай, казачка дорогая,
Прощай, голубушка моя...
— Не могу, очень трудно что-то дальше вспоминается, — промолвил вдруг Михаил Васильевич Братчик и по-стариковски устало закрыл глаза, продолжая о чем-то думать, но уже не вслух.
Я понял — пора заканчивать.
Так кто же они, казаки? С детства я знал образ только двух казаков — один всегда с нагайкой, а другой — сельский хапуга, грабящий бедных. «Очень плохие люди, эти казаки, они рабочих нагайками били», — учили нас наши учителя.
И был в тех словах тонкий политический расчет: кому же захочется потом называть себя казаком? Уж лучше русским быть. Боялись люди даже вспоминать своих ближайших предков — как бы чего не вышло, страхом жили. А о давних — и думать забыли.
А чтобы не показаться голословным, приведу исследование Евграфа Петровича Савельева, донского казака, царствие ему небесное. Евграф Петрович очень много сделал в XIX веке для казачества. Но не был услышан.
Настала пора рассказать о его книге «Типы донских казаков и особенности их говора». Хорошая книга... А впрочем, что рассказывать о ней, если весь мой рассказ и появился после ее прочтения. Остается только привести цитату и сказать, что прав Е.П.Савельев, абсолютно прав.
«Население Дона в половине XVI столетия относится к четырем главным элементам древнего казачества, народа, резко отличающегося своим антропологическим типом как от великороссов, так и малороссов, то есть такими физическими особенностями устройства туловища, ног, в особенности голеней, головы и лица, которые заставляют всякого, хорошо во всех отношениях изучившего казачество, выделить природного казака из массы других народностей, даже если бы его поставить в разноплеменную толпу и одеть в несвойственные ему одежды».
И весь тут сказ! Ни убавить, ни прибавить.
Теперь я всматриваюсь в лица знакомых и незнакомых мне людей, и если это казак, то меня тянет поздороваться и обняться с родным братом. Ибо дальше Е.П.Савельев в книге приводит сравнение внешности казаков с некоторыми народами Северного Кавказа и говорит об их «поразительном сходстве!». «Но иллюзия тотчас пропадает, когда заговоришь с ними по-русски: они ни слова не понимают».
И вот здесь Савельев допустил свою единственную ошибку — а зачем им, кавказцам, было понимать по-русски, если они не забыли родной, половецкий язык? Допустить мысль, что это один народ, Савельев не решился.
Хотя сам же чуть позже отмечает влияние половецкого языка на речь казаков, разбирая особенности южнорусского говора: «В настоящее время говор этот под влиянием народных школ и полкового обучения до того сгладился, что не далеко уже то время, когда он совсем исчезнет». Остается лишь добавить, что слова эти написаны в начале XX века.