Потом мы ели рис. Филип скатывал его рукой в плотные шарики и отправлял в рот. Жена поставила рядом с Рози тарелку, положила руку на лоб дочери. Та заворочалась, скинула руку. «Пора ложиться», — сказал Филип жене. Та кивнула, ушла во двор, послышался звон споласкиваемой посуды.
Под утро Рози умерла. Кто-то из соседей принес большой мешок из-под риса. Филип взял девочку на руки, поправил ей волосы и обернул в мешок, как в саван.
Наверное, нужно было проститься, но я ушел, не прощаясь — немного постоял в дверях и двинулся в сторону океана.
Фото Тима А. Хетрингтона
Алексей Смирнов
Война дворцам
Детройт — единственный из современных городов, который пытается продавать свои развалины Голливуду в качестве фона для различного рода антиутопий и мрачных сцен преступлений. И, пожалуй, единственный город мира, который обязан своими руинами не военным конфликтам, а экономическим и социальным катаклизмам.
По обилию руин с Детройтом трудно конкурировать — в нем примерно 80 000 полуразрушенных и заброшенных зданий. В центре города стоят пустые небоскребы с выбитыми стеклами. Их не сносят главным образом потому, что у города на это нет денег. Кроме того, некоторые владельцы зданий предпочитают сохранять ветхие постройки в надежде, что земля в центре рано или поздно подорожает. Что касается преступности, то когда одного кандидата в мэры попросили объяснить, почему в Детройте в последние годы сокращается число убийств, тот мрачно ответил: «Просто больше некого убивать».
Что же произошло с процветающим центром автомобильной промышленности?
Немного истории
Поселение в самом начале XVIII века создали французы на проливе, соединяющем два озера — Гурон и Эри (le d´etroit и означает пролив). В 1805-м город сгорел дотла. К этому времени президент Томас Джефферсон назначил эксцентричного чудака Августа Вудворта верховным судьей штата Мичиган. Вудворт объявил Детройт столицей и нарисовал для него идеальный план в стиле французского классицизма, похожий на тот, что за несколько лет до того разработал для Вашингтона архитектор Пьер Шарль Ланфан, а также и на тот, что примерно на век раньше предложил для Санкт-Петербурга Жан Батист Леблон.
Библиотека имени Марка Твена названа в его честь стараниями дочери писателя Клары Клеменс, жены дирижера Детройтского симфонического оркестра. Здание, построенное в 1940 году в готическом стиле, в 1998-м было закрыто на реставрацию, но с тех пор так и стоит с заколоченными окнами
Природа в классицизме должна быть побеждена и рационализирована, деревья и кусты пострижены и превращены в геометрические фигуры, дорожки спланированы с помощью циркуля и линейки. Эта традиция имеет самое прямое отношение и к расцвету Детройта как автомобильной столицы мира, и к его упадку, поскольку руины можно считать возвращением из рациональной культуры обратно в хаос. История Детройта XX века тесно связана со словом «фордизм». Это слово придумал, сидя в фашистской тюрьме, итальянский марксист Антонио Грамши. Оно, в свою очередь, связано с термином «тейлоризм», который в 1920–1930-х годах был в большой моде в СССР.
Идея Фредерика Уинслоу Тейлора состояла в том, что следует рационализировать природу — рабочий должен делать не естественные для себя движения, а научно обоснованные, что в отдельных случаях позволяет повысить производительность труда на 400%. Тейлоризм стал фордизмом, когда Генри Форд принял систему Тейлора и шокировал деловой мир, начав платить рабочим на своих конвейерах неслыханную для начала XX века зарплату: пять долларов в день. И это не было благотворительностью. Во-первых, возросшая производительность обеспечивала солидную прибыль, во-вторых, рабочие стали покупать те самые машины, которые они производили.
Фордовский рабочий превратился в счастливого робота, спародированного Чарли Чаплином в фильме «Новые времена». Примеру Форда последовали другие промышленники: Додж, Крайслер, Паккард, — и город стал превращаться в цветущую метрополию. Рационально расчерченный Вудвортом план стал заполняться рационально спроектированными фабричными зданиями, большинство из которых построил архитектор немецкого происхождения Альберт Кан. Тот самый Кан, который был автором революционной методики конвейерного проектирования и построил в СССР крупнейшие Сталинградский и Челябинский тракторные заводы. По его технологии были возведены более 500 важнейших промышленных объектов первой пятилетки. Если вдуматься в эту цифру, становится ясно, что советская индустриализация напрямую связана с идеологией тейлоризма. Советской цензуре, будь она до конца последовательной, чаплинский фильм, в котором зло высмеивались фордизм и тейлоризм, следовало бы запретить.
Тейлоризм, помноженный на фордизм, привел к неслыханному расцвету американской автомобильной промышленности. В 1960-х годах 9 из 10 автомобилей, проданных в Америке, были сделаны в Детройте и его окрестностях. Когда на рынке появились первые японские машины, ничего кроме смеха они не вызывали — уродливые, маломощные (не то что двухтонный «Форд-Гэлакси» с двигателем 400 л. с.), хотя и очень дешевые. Как же получилось, что сегодня на американских дорогах японские машины составляют большинство? Существует несколько объяснений: а) японская модель бизнеса предполагает длительную лояльность работника своему предприятию, в то время как фордизм видит в работнике придаток к конвейеру; б) во всем виноваты профсоюзы, добившиеся столь высоких зарплат, что американские автомобили перестали быть конкурентоспособными; в) во всем виноваты менеджеры, платившие себе гигантские бонусы. Надо думать, правильны все.
Из книги Владимира Маяковского «Мое открытие Америки» (1925–1926)
В Детройте 20 тысяч русских. В Детройте 80 тысяч евреев. <…> На завод водят группами, человек по 50. Направление одно, раз навсегда. Впереди фордовец. Идут гуськом, не останавливаясь. <…> Пошли. Чистота вылизанная. Никто не остановится ни на секунду. Люди в шляпах ходят, посматривая, и делают постоянные отметки в каких-то листках. Очевидно, учет рабочих движений. Ни голосов, ни отдельных погромыхиваний. Только общий серьезный гул. Лица зеленоватые, с черными губами, как на киносъемках. Это от длинных ламп дневного света. За инструментальной, за штамповальной и литейной начинается знаменитая фордовская цепь. Работа движется перед рабочим. Садятся голые шасси, как будто автомобили еще без штанов. <…> На маленьких низеньких вагонеточках липнут рабочие к бокам. Пройдя через тысячи рук, автомобиль приобретает облик на одном из последних этапов, в авто садится шофер, машина съезжает с цепи и сама выкатывается во двор. Процесс, уже знакомый по кино, — но выходишь всетаки обалделый. <…> В четыре часа я смотрел у фордовских ворот выходящую смену, — люди валились в трамваи и тут же засыпали, обессилев. В Детройте наибольшее количество разводов. Фордовская система делает рабочих импотентами.
Кинотеатр компании «Юнайтед Артистс» построен в стиле испанской готики. Развитие телевидения и появление мультиплексов сделало кинотеатр убыточным, и в 1974 году он закрылся
Из книги Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Одноэтажная Америка» (1936)
— Сэры, — сказал мистер Адамс, внезапно оживившись, — вы знаете, почему у мистера Форда рабочие завтракают на цементном полу? Это очень, очень интересно, сэры. Мистеру Форду безразлично, как будет завтракать его рабочий. Он знает, что конвейер все равно заставит его сделать свою работу, независимо от того, где он ел — на полу, за столом или даже вовсе ничего не ел. Вот возьмите, например, «Дженерал Электрик». Было бы глупо думать, сэры, что администрация «Дженерал Электрик» любит рабочих больше, чем мистер Форд. Может быть, даже меньше. А между тем у них прекрасные столовые для рабочих. Дело в том, сэры, что у них работают квалифицированные рабочие и с ними надо считаться, они могут уйти на другой завод. Это чисто американская черта, сэры. Не делать ничего лишнего. Не сомневайтесь в том, что мистер Форд считает себя другом рабочих. Но он не истратит на них ни одной лишней копейки. <…> В парикмахерской на Мичиган-авеню (улица Детройта. — Прим. ред.), где мы стриглись, один мастер был серб, другой — испанец, третий — словак, а четвертый — еврей, родившийся в Иерусалиме. Обедали мы в польском ресторане, где подавала немка. Человек, у которого мы на улице спросили дорогу, не знал английского языка. Это был грек, недавно прибывший сюда, прямо к черту в пекло, с Пелопоннесского полуострова. У него были скорбные черные глаза философа в изгнании. В кинематографе мы внезапно услышали в темноте громко произнесенную фразу: «Маня, я же тебе говорил, что на этот пикчер не надо было ходить».