По улице, добродушно урча, ползут на работу двадцатипятитонные самосвалы, пялят в сумрак оранжевые глаза фар. А из тонких жестяных труб, вылезающих сбоку из кабин, вьется этакий веселенький дымок с искорками. Дымок этот немножко коптит славу конструкторов, вполне заслуженную, впрочем. Но, видно, не рассчитывали конструкторы, что их машины пойдут дальше умеренного климатического пояса. Шоферы исправили пробел в конструкции по-своему: поставили в кабинах крохотные «буржуйки».
По утрам небольшие стада «ЗИЛов» и «МАЗов», терпеливо пофыркивая, поджидают своих хозяев у столовой. Моторы выключать нельзя — замерзнут. То и дело хлопает дверь, ведущая в обеденный зал, и из облаков пара выныривает очередной посетитель. Он крякает, натужно улыбается скованным морозом лицом — ходить бородатым или небритым считается дурным тоном, — снимает пальто и, поеживаясь, потирая руки, идет мимо столов с горками отличнейшего мирненского хлеба к кассе. На завтрак — обед, на обед — два обеда, на ужин — еще обед. Мирненцы не чревоугодники — мороз...
В столовой на двери часто ломаются ручки. И не только в столовой, но и в парикмахерской, в магазинах, на почте... Мирненцы не буяны и не чемпионы-силачи — опять все дело в морозе!
При минус пятидесяти и сталь становится более хрупкой.
— Ручки у дверей — это еще что! — мой сосед по столу, широко улыбаясь, подмигнул сотрапезникам. — Вот недавно на руднике монтировали пятикубовый экскаватор. Лопнул трос. Десятитонная стрела упала и разбилась на три части. Как стеклянная.
За столом рассмеялись. Смеялся и я. Над теми, кто пытался меня разыграть. Потом проверил. Оказалось — правда. Разбилась стрела.
Что ж, люди вправе шутить и над сталью, коли она сдает.
Глава вторая, в которой часто повторяется слою «история», потому что эта глава как раз и посвящается началу истории города Мирного
По крохам я собирал факты из истории алмазограда. Рядом с мелочами оказывались события крупные, значительные, явно несущие в себе дух героизма. Например, история с доставкой энергопоездов. Долгое время город и предприятия сидели на голодном электрическом пайке. Наконец в Усть-Кут (по железнодорожному справочнику это Лена, по речному — Осетрово) прибыли пять энергопоездов. Их предстояло демонтировать, погрузить на баржи, сплавить на сотни километров вниз по реке, а потом снова собрать.
Но решили сделать иначе. Не демонтировать поезда. Поставить рельсы на баржи, загнать на них составы, а в Мухтуе вывезти на берег. Смелая мысль. Это все равно что перевезти на обычной лодке легковую автомашину. Но речники и энергетики совершили то, что казалось невозможным. Алмазные фабрики и Мирный получили энергии вдоволь и на несколько Месяцев раньше, чем можно было ожидать.
Монтажники в кратчайшие сроки закончили и линию электропередачи от Мухтуи до Мирного. Сейчас ЛЭП тянется к новорожденному городу Чернышевску. Он назван так в честь великого русского демократа Н.Г. Чернышевского, который отбывал ссылку в этих местах.
И, конечно, людям, что дали городу это имя, будущее представляется не в снах, как в романе «Что делать?». Они стали непосредственными участниками великих преобразований, совершаемых просвещенным, вооруженным наукой и техникой народом, они и есть те самые люди будущего, о которых всего сто лет назад мечтал Николай Гаврилович.
Собственно, с рассказа о таких людях и начинается история юного города, история первой его улицы — Ленинградского проспекта. Об этом я узнал от первого историка города Петра Вечерина, который очень помог мне в моих исторических изысканиях. Вечерни — учитель. Окончил исторический факультет Якутского педагогического института. Потом его выдвинули на профсоюзную работу. Сейчас он председатель объединенного постройкома Вилюйгэсстроя. Вечерин написал дипломную работу, которая посвящена возникновению и строительству Мирного.
Вечерин и рассказал о начале освоения якутского алмазоносного бассейна.
Это произошло вскоре после декабрьского Пленума 1956 года. Промышленность страны остро нуждалась в алмазах. А первая разведка трубки «Мир» показала, что по запасам и содержанию алмазов она является месторождением с будущим.
Но для создания рудника в сердце Якутии, среди глухой тайги, требовалось много средств, техники, людей. И страна дала все это.
К тому времени от ближайшего порта на реке Лене — поселка Мухтуя — была уже проложена зимняя дорога. В ноябре началась регулярная перевозка первоочередных грузов. Население Мирного насчитывало около семисот человек. Из деталей финских домиков геологи собрали клуб. Работала первая школа. Правда, все четыре класса размещались в одной комнате и занятия вела одна учительница.
Уже в январе 1957 года был образован трест «Якуталмаз».
И в те же дни первые патриоты получили комсомольские путевки на строительство алмазного цеха страны. К пионерам строительства Мирного и адресовал меня Вечерин.
Глава третья, в которой вы познакомитесь с тремя самостоятельными парнями, а также узнаете, что такое «белое безмолвие»
Михаил Лейконен критически огляделся.
Снег. Низкорослые голые лиственницы стояли редко. Их раскинутые а стороны ветви словно пытались загородить дорогу. Лиственницы были похожи на кресты.
Лейконен недовольно фыркнул:
— А еще говорили, «непроходимая, дремучая тайга». Да здесь от ствола до ствола не докричишься.
Потер щеку, добавил:
— Вот мороз — настоящий.
Михаил Орлов и Николай Михайлов стояли молча.
В окружающей тишине таилась какая-то сила. Непонятная, давящая. Ни птицы, ни звериного следа. Даже снег чужой — мелкий, сыпучий.
Позади неразлучной троицы из Ленинграда — десятка два парней. Так уж повелось: и в поезде, и в самолете, и во время долгого ожидания погоды в Мухтуе два Михаила и Михайлов становились ядром, вокруг которого собирались люди.
Казалось, что в дорогу тронулась одна семья, трое братьев, дружных, веселых. У каждого оказалось свое дело, свои заботы: Орлов был финансовым богом, Лейконен доставал газеты, журналы, книги. Путь-то не близкий: почти месяц в дороге. Михайлов обеспечивал кипятком, выполнял разные поручения по провиантской части. Они резко отличались от тех заводил, что собирали около себя парней с «широкой натурой». Праздников с конца января по март не предвиделось. По такому случаю был введен сухой закон.
Сначала над ними подтрунивали, потом стали приглядываться, затем призадумались — и стали брать пример. Некоторые с опозданием, но брали. А после этого как не держаться около таких самостоятельных парней. Ясно, с ними не пропадешь... Палатку поставили уже затемно. Печку раскалили так, что перед сном пришлось проветривать помещение. Посмеялись над морозом, разделись, забрались в спальные мешки.
Проснулся Орлов от озноба. Точно на снегу спал. В палатке стояла тишина. Такая же, что и вчера на улице: неподвижная, давящая. Она украдкой вползла ночью.
Орлов покосился на товарищей: над спальными мешками к потолку поднимались белые столбы пара. Судя по неровному дыханию, соседи не спали. Михаил повернулся на другой бок и поджал ноги, стараясь согреться. Подумал: «А кто вчера последним за дровами бегал? Вроде я. По всем законам общежития, печку растапливать не мне». Вздохнул.
В других мешках тоже вздыхали.
— Да, — прервал зябкое молчание Николай Михайлов, — только тог, кто читает Джека Лондона в теплой комнате да на диване, может считать его «романтиком». Им ли знать, что это такое — белое безмолвие?
— Белое безмолвие, — поддержал разговор Орлов, — это не только пейзаж. Это мороз. — И, подумав, добавил: — Ночные дежурства надо установить. Чтоб всю ночь печка топилась.
— У тебя, Миша, — заметил Лейконен, — открываются невиданные организаторские способности. Даже не подозревал.