Утром идет снег. В окно видно медленно движущееся вниз небо. В другое окно — мокрая груша под ветром и желтоватый свет: в той стороне море. В третьем окне свет бел: там низкие горы уже под снегом.
Птицы летят весь день. Маленькие — очень быстро, стаями штук по триста, свивая невидимую веревку в воздухе. Те, что побольше, летят иногда одни, и ветер их качает, как меня, маленького, давно, море в шторм. «Птицам из-за холода тоже тяжело, — говорит хозяин. — Есть в горах им нечего из-за снега». И я отвечаю: «Они летят к морю, на побережье, а некоторые потом и дальше».
Мы последний раз сидим около горячей железной печки. Сегодня уходить. Вся работа здесь окончена, подводим итоги. Складываю и убираю карты, схемы, акты.
Пока варится завтрак, выходим во двор. Шалва, хозяин, с ружьем: может быть, птицы сядут на грушу или виноградник. Все, что преграждает хоть немного путь ветру и снегу, облепляется им. Несколько лоз за ночь упало под его тяжестью. Но птицы не останавливаются, и мы провожаем их взглядом.
Возвращаемся в дом. Завтрак дымится. Хозяин зачерпнул ковшом из деревянного корыта маджари — молодое вино. Видя, что я смотрю на корыто, Шалва рассказывает: «Вырублено из липы. Четвертое с комля. Самое большое — у матери; остальные — у братьев. Такие раньше деревья были». Размеры этого «самого маленького» корыта — один на один и на четыре — в метрах!
«Ты что не ешь? — спрашивает хозяин. — Заболел? Простыл, наверно?» Мне что-то в самом деле не по себе. Да еще кусок в горло не лезет. Как посмотрю на хозяев, вижу: они крепкие люди, все у них хорошее — и виноградник, и вино, и пресс есть, и колодец, и куры, и дом строится. Но все это, особенно дом, отняло у них столько сил, до новых морщин. Или, может, мне это только кажется в резком свете первого снега?
Мы возвращаемся с работы из леса. За нами пришел ГАЗ-51 — перевезти нас в другое лесничество. Только собрались сесть в машину и забрался уже в кузов кое-кто, как показывается из-за поворота повозочка, запряженная то ли осленком, то ли муленком, не упомню. И гонит его худой старик в чорохах, в серых брюках в полосочку, заправленных в шерстяные толстые носки. (Бабка вязала дома или дочь. Я такие семьи люблю. Может, и невестка вязала. Она, невестка, в таких семьях бывает проста, чиста, тиха и заботлива, может и глаза опустить, и прямо посмотреть. Дом их не нов, но крепок, светло-серый от дождя и солнца. Мне почти снятся такая семья и такой дом.) Еще на старике белая неновая рубашка и темная безрукавка. Куда он девал шапку, ведь солнце еще жжет?
Сзади повозки идет парень лет под тридцать самое большое, а может, и вдвое моложе. Такие есть: смолоду взрослые лицом, они в старости не стареют. Что им, некуда сворачивать, или не знают, что за машина? Подъехала медленно повозка, остановил ее лесничий. А на повозке-то лежит срубленное деревце — какая-то кривая палка, и на что оно им такое кривое понадобилось, забор подпереть, что ли?
Старик старше всех, так что кричать на него вроде бы нельзя. Но он и самый беззащитный, если не считать этого его сына или зятя, который старался быть совершенно незаметным, то есть стоял, как окаменевший оловянный солдатик, во фрунт.
Главный лесничий отнял у старика топор и бросил его в высокий кузов машины, сказал, что тот может получить его в конторе.
Зная, что меня никто не остановит, потому что хоть я и легче пуха, а в этой ситуации имею вес, я спрыгнул на землю с топором старика и отдал ему.
Дальше все сделалось очень быстро: все засмеялись, последние сели в машину, быстро завелась машина и покатила вниз. Красивый старик стоял на дороге у своего муленка, опустив голову, как бы глядя на топор; повернулся к этому сыну или зятю, который стоял теперь в положении «вольно», согнув слегка ногу.
Склоны около дороги засыпаны листьями буков, каштанов и кленов. Высокие деревья стоят в низких облаках. Я никогда раньше не видел, чтобы так летели листья, они падают через облака и долго летят, как птицы.
Осень нас догнала и поймала. Теперь мы живем в ней.
Это началось в саду в Харагоули в сентябре и теперь не останавливается. Скоро весь урожай этого года будет собран. Поля опустеют. Снимут все яблоки, и яблони потемнеют. Поспели каштаны, курортники палками пытаются сбить их и разгребают листья, ищут упавшие.
В. Шестаков
XX век: в поисках вечного города
