— Надписи монахини малюют, как им отец Николай, протоиерей наш, указует. За могилкой послушница одна ходила. Может, отец Николай такой послух на нее наложил.
— Я разыскиваю дочку. Как мне ту послушницу найти и расспросить?
— Не помню, батюшка, которая ходила. Их у нас с полсотни. Теперь я сам тебе могилку поберегу, будь покоен!
— Постой! Ты на похоронах моей жены был?
— Не ее ли в тифу с парохода сняли? Ту при мне отпевали.
— Не помнишь у гроба девочку, двенадцати лет?
— Вроде бы не было такой. Панихиду отец Николай благолепно служил, кутью нищим раздавали... Не сумлевайтесь, все чин по чину шло. А ежели при больной девочка была — надобно у отца Николая справиться, он все помнит. Только в отъезде нынче, в Костроме. Скоро воротится, ярмарка началась, самые дела.
— Дед, пароход мой гудит! Но скоро вернусь, дочь Антонину искать. Если что услышишь о ней, вот мой адрес, напиши мне в авиаотряд, под Москву. До весны адрес, верно, не изменится.
...Русинский пароход «Князь Пожарский», наверстывая опоздание, сократил стоянку в Яшме. Грузов и пассажиров оказалось мало, время было позднее, темное, и капитан «Пожарского» велел отвалить побыстрее.
Подбегая к береговому обрыву, Шанин услышал третий гудок. Внизу слабо виднелись четыре освещенных дебаркадера, и нельзя было разобрать сразу, от которого отваливает пароход. Где же, черт побери, та высокая монастырская лестница? Или рискнуть — прямо с откоса? Там круча, камни...
И вдруг перед летчиком — фигурка босоногого парнишки.
— Товарищ военный, вы с парохода?
Шанин тяжело дышал от быстрого бега.
— Да, да, друг. Обязательно надо поспеть. И притом ног не поломать. Без них и ходить плоховато, а летать и подавно!
— Так вы летчик? Бегите за мной, покажу.
Внизу, у пристани общества «Русь», пароход просигналил тонким гудочком: «туу-ту-туу!» Пароход чуть сдал назад — нос отделялся от дебаркадера.
— Сюда! Быстрее вниз!
Под ногами Шанина — узкая лестница с перильцами. Стремительно работая ногами, мальчишка ссыпался вниз. Шанин еле догнал его — спуск был словно на парашюте, в секунды! Полоса гальки. Пристанские фонари... Поднятые сходни... И корма парохода, плывущая как раз под черным бортом дебаркадера.
Прыжок над вспененной водой — и «Князь Пожарский» принял на борт комиссара Шанина. Сквозь шум колес и шипение пара до комиссара донесло мальчишеский голосишко:
— Товарищ военный! А вы правда по воздуху летаете?
Парнишка бежал вдоль перил дебаркадера, догоняя уплывающую в ночь корму парохода.
— Так точно, друг! Как ангел божий летаю! Спасибо тебе. Скоро прилечу к вам на аэроплане, найду тебя, покатаю по воздуху! Звать как? Где живешь?
— Звать Макарий Владимирцев: На горке живу. Спросите дом протоиерея отца Николая Златогорского. Он мой дядя. Слышите?
Летчик показал, что слышал. А сам подумал:
«Опять этот отец Николай, протоиерей яшемский. Никак его тут, видно, не минуешь!»
2
А сам отец Николай, представительный муж зрелых лет, но еще без пролысин и седин в шелковистых, хорошо промытых и расчесанных волосах, спешно собирался покинуть Кострому.
Служебная его поездка прошла успешно, разрешение на устройство Яшемской трудовой сельскохозяйственной религиозной общины-коммуны получено, иначе говоря, новая ипостась для сохранения яшемского Назарьевского монастыря благополучно найдена.
Закончив дела в губернском городе, отец Николай сперва терпеливо ожидал выздоровления старца Савватия и послушницы Антонины. Их привезли в костромскую больницу вскоре после спасения с баржи.
Антонина причастилась и исповедалась у отца Николая. Выслушав исповедь, пастырь помолился за упокой души раба божия Александра, принявшего смерть мученическую за други своя. Священник послал соболезнование старшему брату погибшего Ивану Овчинникову. Затем он потолковал с Савватием, и оба иерея пришли к одному выводу: после гибели жениха Антонине самим божьим промыслом начертан иной путь — не простой семейный жребий, а высокий удел служения церкви.
Отец Николай гордился Антониной, самой заметной, самой любимой своей послушницей в монастыре. Недаром он первым приметил ее, разгадал подвижницу будущую в юной сиротке. Сиротке?..
Господи, жив ли, нет ли ее родитель, можно ли без содрогания сопоставить мысль о непорочной Антонине, юной христианке, с образом безбожника-революционера? Портрет этого человека умирающая Мария Шанина, Тонина мать, передала в руки исповедника. Он сохранен. На обороте адрес... Нередко отцу Николаю попадается на глаза этот портрет летчика с упрямым лицом и печатью антихристовой. Портрет хранится в заветной шкатулке, и, когда отцу Николаю случается перебирать бумаги и ценности, глаза летчика с фотографии встречаются с глазами священника. Именно такие, как летчик Шанин, отрекаются даже от предсмертной исповеди. Жив он или нет — не назовет его Антонина отцом! Об этом сумеет позаботиться ее духовный отец, соборный протоиерей Николай Златогорский!