На интернациональной арене в последнее время выделились три мощные организации — Международный союз охраны природы и природных ресурсов, Всемирный фонд охраны дикой природы и Международная биологическая программа, которая в 1974 году переросла в программу ЮНЕСКО «Человек и биосфера». За девять лет — с 1962 по 1970 год — первыми двумя организациями было разработано более трех с половиной сотен проектов защиты животного мира.
Сейчас заботы ученых в этом плане очень многосложны. Обратимся поэтому только к одной проблеме, может быть, не самой важной, но в то же время из ряда наиболее парадоксальных...
Как «объяснить» сироте-орленку, которого альпинист снимает со скал в Йеллоустонском национальном парке, что человек приближается к нему не для того, чтобы убить, а для того, чтобы подсадить в гнездо к бездетной орлице?
Как доказать львице, поранившей морду в бескрайней саванне африканского резервата, что ветеринар, набрасывающий на нее сеть, опутывающий ее лапы крепкими веревками, имеет только одну цель: продезинфицировать рану и зашить ее?
Как внушить отбившемуся от стада слоненку, что шина, накладываемая ему на сломанную ногу, — не новое орудие убийства, но наоборот: его единственная надежда, ибо в ином случае он либо умрет от истощения, либо попадет в лапы хищника?
Как, наконец, растолковать козерогам, резвящимся на каменистых кручах национального парка Гран Парадизо в Северной Италии, что охотники, крадущиеся среди скал, — не охотники вовсе, а зоологи, что ружья их — не обычные, а специальные, и что стреляют они не пулями, а шприцами со снотворным, ибо только так и можно сохранять жизнеспособность популяции: усыплять больных животных и направлять их в ветеринарную клинику?
Общеизвестный факт: когда дельфинов отлавливают для исследований, многие из них умирают — сердце не выдерживает нервного шока. Когда американских лосей метят с вертолетов желтой краской, желая выяснить направление миграций, многие из них, обезумев от ужаса, несутся не разбирая дороги, пока не падают замертво.
Наследственная память животных складывается тысячелетиями, а «миссия доброй воли» человека насчитывает всего десятки лет. Благие намерения «венца природы» в наследственной памяти пока не закрепились. Нужно время...
Видимо, еще долгие годы человек будет вынужден играть роль «доктора Айболита»: там спасет увязнувших в болоте фламинго, здесь избавит от засухи бегемотов, перенесет на новое место семью бобров, не даст погибнуть детенышам крокодилов. Но, развивая тему «Айболита», поясним: сказочный доктор персонифицировал каждого своего клиента. И каждый пациент знал, к кому обратиться за помощью. А наши не сказочные, всамделишные дикие звери? Как мы видели, они не только не знают, они никогда не имели повода знать.
Здесь нет жонглирования образами и нет даже намека на словесную игру. Это проблема, причем, по мнению многих психологов, одна из важнейших составляющих в сфере взаимоотношений, именуемой «Человек и природа»,
В Кенийском национальном заповеднике жил один очень старый слон. Он давно был знаком с людьми, люди также привыкли к нему и даже чуть-чуть старика очеловечили: назвали Ахмедом. Никто, наверное, сразу и не понял, какой большой шаг сделан на пути воспитания «человека-друга». Случайный охотник все еще может убить какого-нибудь незаповедного слона. Но пусть он попробовал бы поднять руку на Ахмеда. Этот поступок стал бы для него проклятьем. До конца жизни он не смог бы уйти от презрения он, «убийца Ахмеда»... (Об этом слоне мы публиковали очерк «Выдержка для Ахмеда», «Вокруг счета» № 3, 1973 г. Когда Ахмед умер от старости, многие газеты мира написали об этом. — Прим. ред.)
Конечно, проблема не в кличке и не в прозвище. Но...
«Собачники не знают кличек дворняг. Монотонность облика — вещь удобная: поощряет к безжалостности и оберегает совесть, — писал в своем дневнике Анибал Пинто, естествоиспытатель из американского национального заказника Арансас, расположенного на техасском побережье Мексиканского залива. — Человек любит называть, но равнодушен к безликости. Он наделяет индивидуальностью домашних животных, но дикий зверь скрыт от него за безучастной маской стереотипа. Каждая стеллерова корова — это одна из множества стеллеровых коров. Убить одну, десять, сто из множества, значит, обилию не повредить