В середине зала — Тиро вначале не заметил его — беспокойно ерзал в кресле Мдлака, порывистый и горячий парень. Он постоянно попадал в переделки и только чудом еще держался в университете. В последний раз на занятиях он хорошенько отбрил нового белого преподавателя, когда тот начал расспрашивать, к какому племени кто из банту принадлежит — северным или южным сото, тсонга, тсвана или венда. Под одобрительный гул товарищей Мдлака встал и ответил: «Мы не банту, мы все, — при слове «все» он выразительно взглянул на преподавателя, — южноафриканцы». Спасло его нежелание белого с самого начала обострять отношения со студентами...
«Змеиный укус лечат змеиным ядом». Эту поговорку Тиро помнил с детства и, готовясь к выступлению, решил драться аргументами самих же властей.
— У нас, как и в других племенных университетах и колледжах, преподают в основном белые, а те немногие, у кого черный цвет кожи, — «белые африканцы» (1 «Белые африканцы» — презрительная кличка африканцев, поддерживающих правительственную политику расовой сегрегации в ЮАР.). Почему? Да потому, что нам хотят привить рабскую психологию. Но такая психология всегда приводит к предательству. Предатель же всегда раб тех, кому он себя продает...
Во время каникул, — продолжал Абрахам, — белые студенты подрабатывают в нашем университете, в то время как есть масса нуждающихся африканцев, которые не могут закончить образование из-за чрезмерно высокой платы. Почему администрация не предоставляет эту работу африканцам?
Наконец, почему сегодня, здесь, мой отец сидит в последних рядах, а многие родители вообще остались за дверьми этого зала? Ведь передние ряды заняты белыми, которым до нас, в сущности, нет никакого дела. Система апартеида не оправдывает себя, хотя и объявлена «единственно возможным решением расовой проблемы в нашей стране». Кстати, в соответствии с этой политикой мы вправе были бы ожидать, что президент университета доктор Эйслен откажется от своего поста в пользу африканца, что белые преподаватели будут наконец заменены нашими братьями но происхождению. Но этого, конечно, никогда не произойдет. Лицемерие, ложь, запугивание — вот что такое апартеид. И наш Турфлооп — наглядный тому пример. Это было неслыханно: открыто заявить, что правительство в своих обещаниях предоставить африканцам самостоятельность, пусть при решении своих внутренних дел, лжет! Сотни глаз вперились в ректора Бошоффа. Он сидел бледный, вцепившись в подлокотники. Вот его лицо покрылось красными пятнами, глаза налились кровью — дерзость этого черномазого перешла всякие границы! Белые преподаватели в растерянности переглядывались, не зная, следует ли им уйти или остаться.
— Дорогие родители, — Тиро поискал глазами отца, — все это — проявления несправедливости, которые ни один нормальный студент не должен терпеть, кем бы он ни был, откуда бы ни пришел. И каждый из нас должен осознать лежащую на нем ответственность за освобождение своего народа. Какую пользу принесет нам образование, если мы не сможем помочь своей стране, своему народу в час испытаний? Если не связывать свою Судьбу с борьбой за освобождение, наше образование бессмысленно.
Негромкий голос Абрахама дрожал, и тем, кто видел Тиро впервые, он показался человеком увлекающимся, распалившимся под влиянием минуты. Но студенты хорошо знали, что каждое слово его всегда искренне, идет от сердца и потому достигает цели. Очень скоро после поступления в Турфлооп он был избран президентом Совета студенческих представителей — высшая выборная должность, какую может занять студент университета.
— ...Придет день, — закончил свою речь Тиро, — когда все люди полной грудью вдохнут воздух свободы, и тогда никто не сможет остановить ход событий...
Тиро с отцом спустились по лестнице, ведущей на территорию студенческого общежития, и медленно пошли к воротам. Отец молчал: конечно, о старой, выстраданной годами мечте придется забыть. Заявить такое при всех всесильным белым баас?! Просто не укладывается в голове. Что теперь будет с сыном, что скажут мать, братья? Ведь он единственный в деревне, кому так повезло... Старик сокрушенно вздохнул.
— Отец, я виноват перед тобой, — нарушил молчание Абрахам. — Но иначе я не мог. И не смог бы объяснить. Ты должен был сам увидеть. Увидеть, чтобы понять. — Он старался хоть как-то утешить отца и знал, что нет таких слов. — Пойми, мы здесь, в сущности, в клетке. Ну, окончили сегодня еще несколько человек колледж, а что дальше? Опять оскорбления, унижения, «Да, баас», «Нет, баас»?