Дело в том, что море Уэдделла издавна слыло самым «проклятым» местом Антарктики. Сюда прибрежным течением с востока несет морской лед и айсберги. Двигаясь вдоль побережья, эта масса льда огибает его по периферии и выходит лишь в районе Южных Оркнейских островов на просторы океана. Раздавленные после вынужденного дрейфа исследовательские суда «Антарктик» и «Эндюранс», множество безуспешных попыток достичь того или иного района побережья, как в прошлом столетии, так и в наши дни, — «послужной список» весьма авторитетный, а прозвища — «Адская дыра», «Ледовый погреб» и тому подобные достаточно оправданы. Правда, в этом «скопище ужасов» было одно обнадеживающее «но».
Летом, когда над Антарктическим материком начинает господствовать антициклон, вдоль берега (примерно от мыса Норвегия и до 50° западной долготы) появляется канал чистой воды, или полынья, — южные ветры отжимают льды в открытое море. Ширина полыньи в разгар лета достигает нескольких десятков миль. И если пробиться через пояс дрейфующих льдов, то «безбедная» жизнь в январе — феврале здесь почти гарантирована.
В 1956 году, когда начался Международный географический год, в этом районе было создано несколько станций, три из которых располагались непосредственно на леднике Фильхнера: «Шеклтон», «Генерал Бельграно», «Элсуэрт». К 1962 году остались только «Генерал Бельграно», принадлежавшая Аргентине, и английская станция «Халли-Бей».
Нам же, исходя из задач экспедиции, следовало забраться как можно дальше от побережья и основать базу, которая смогла бы просуществовать не менее пяти лет. В радиусе действия вертолетов базы должны были оказаться ближайшие горы: массив Террон, хребет Шеклтона и, желательно, оконечность трансантарктической горной системы, протянувшейся почти от моря Росса до моря Уэдделла через весь материк. Но все сведения об этом районе были почти двадцатилетней давности. А если учесть, что ледники здесь ползут в сторону океана со скоростью до 2000 метров в год, береговая черта должна меняться буквально на глазах.
Леонид Иванович Дубровин, начальник сектора антарктических исследований, сказал, усмехаясь: «Что вы гадаете на кофейной гуще? Плывите и на месте разберитесь, что к чему». И мы поплыли.
...Купол мыса Норвегия открылся на 34-й день плавания, можно сказать, при странных обстоятельствах. Часа в 4 утра меня разбудил вахтенный.
— Вас просят подняться на мостик.
Наш «Капитан Марков» лежал в дрейфе среди мелкобитого льда. Слева по носу уходил за горизонт частокол айсбергов. Было тихо, как может быть тихо только в Антарктиде. На мостике — старпом и капитан Матусевич.
— Для начала скажи, гидролог, видишь ли ты окрест мыс Норвегия или хотя бы берег? Прости нас, неразумных, но по прокладке мы уже в нескольких кабельтовых от него, однако....
Вдалеке, милях в двадцати, свинцово отсвечивая склоном, угадывался либо далекий горб громадного айсберга, либо желанный мыс. На нем можно разглядеть то ли тени облаков, то ли трещины. Если берег где-то и есть, то ничего более похожего на него вокруг не было.
А эхограмма вычерчивала глубину под килем... 3 метра. По карте же в этом районе должно быть не менее 300. Было от чего занервничать старпому, положить судно в дрейф и поднять ни свет ни заря капитана. Такие шуточки с глубинами вблизи берега в Антарктиде бывают. Особенно весной и летом. Потоки талой воды, сбегающие весной и летом с береговых оазисов и ледников, разливаются по поверхности тяжелых морских вод. Граница раздела между ними, известная под названием «слоя скачка», выражена весной особенно четко, и сигнал эхолота пишет «ложное дно». Источником такой записи на эхограмме могут служить еще и скопления так называемого внутриводного льда...
— С чем-то подобным мы и столкнулись, — после продолжительного экскурса в особенности прибрежной антарктической океанологии сказал я. — Еще и не то будет. Это Антарктика.
Мы вошли в пролив между громадным айсбергом и берегом. Ветер был попутный. С востока тащило молодой лед, и совершенно неожиданно для нас началось сжатие.
После двух суток принудительного дрейфа, поймав разрежение во льдах, вызванное отливом, мы выскочили из этого мешка и с облегчением перевели дух — последние мили были особенно тяжкими. Ледяная каша здесь образовала перед носом судна подушку толщиной в несколько метров, которая смиряла все 7200 лошадиных сил судовых двигателей. Решили пойти кормой вперед, чтобы дорогу в этом месиве расчищал винт. Временами судно трясло как в лихорадке, а из-под борта, где-то уже против надстройки, выныривала глыбища льда, пережеванная с одного края винтом. Капитан и главмех, сресившись через крыло мостика, говорили: «Нет, не тот лед. Вот, помню в Нагаево... Или на Шмидте...» Очередная глыбина выползла с кровавыми следами сурика на боках...