Это и есть «суур» — животноводческое звено. Живут здесь три семьи — стоят четыре юрты. Самая маленькая — подсобная, вроде амбара. Остальные — просторные, жилые.
Тихо подошла молодая хозяйка Мишиггаваа; отерев о полу, протянула шершавую ладошку. Длинное ласковое приветствие, тихий голос, внимательно распахнутые глаза.
В юрте шелковистыми пологами завешены лежанки. Между ними в простенках — сундучки, зеркало над резным некрашеным комодом с фарфоровыми фигурками добродушного льва, снежного барса, пузатого божка, курильница с душистой травкой.
Мишиггаваа вынимает из сундучка длинное узкое полотнище, синее и легкое — «хадак». На вытянутых руках подносит в знак уважения и пожелания счастья гостям. Старуха, мать хозяина, обмывает блестящий котел, ставит на очаг — конечно, будет чай.
Старуха достала завернутый в потертую шкурку керамический кувшинчик. Нарядная пиала с вереницей верблюдов и коней на опоясывающей чеканной серебряной ленте наполнена прозрачной арз — молочной водкой. Не успеешь оглянуться, опять долито до краев.
В беседе то и дело мелькают уже знакомые слова: «цас», «салхи», «бурхэк» — снег, ветер, пасмурно... О чем же еще может идти разговор, когда жизнь здесь так связана с природой. В этом сууре, как и по всей долине Их-Тамира, в разгаре окот. В хозяйстве двести пятьдесят овцематок, заботами заполнены и день и ночь. К Мишиггаваа — чабану-наставнику — приезжают из соседних звеньев ученики.
Старшая между тем закончила священнодействовать над котлом, напоследок доливает в чай густое желтое ячье молоко. На тарелочках уже возникли россыпи и пирамиды неведомых яств. Сыр похож на безе; тающее во рту тонкое кружево — «урюм», оказывается, сделано из сливок ячьего молока; печенье — рассыпчатое, солоноватое — опять-таки производное муки и творога.
Председатель Минжур достает розовую, редкой работы коралловую бутылочку. Его пояснения к выпуклому рисунку на ее боках — ветка цветущей вишни, фигурка барса — ненадолго оттягивают испытание: хозяева ждут, как пройдет чихание. Тончайшей лопаточкой, вделанной в пробку, извлекает порцию летучего неведомого зелья. Строго следуя указаниям председателя, вдыхаю. Семь чихов подряд — ко всеобщему удовольствию. А голова становится удивительно ясной, словно разом выдуло из нее гул степного ветра, перепад давления на перевале, усталость от километров нелегкой дороги.
Как-то неудобно расспрашивать хозяев о простейших и уже привычных здесь вещах. Но и Мишиггаваа и Минжур высыпают факты щедро:
— Есть в сомоне химчистка и обувное ателье, кино и клуб, мастерская традиционной мебели. Да, без малого пять тысяч гектаров земли; из них тысяча под земледелием: огороды, зерновые... Но не все чабаны пока хотят заниматься землей. Специально выделенные бригады сажают для общих нужд овощи; осенью раздаем в счет оплаты.
Чабаны, конечно, держат детей при себе — до школьного возраста. Когда ребята подрастут, на учебные месяцы отправят их в начальные школы: они есть во всех четырех худонах — бригадных центрах. Потом — в сомон, центр сельхозобъедине-ния. Сейчас в школе около тысячи детей, почти половина обеспечена местами в интернате, строят помещение еще на двести сорок мест. А как же иначе? В нашем сомоне двести матерей получают доплату за детей — так положено у нас, когда родилось больше четырех ребятишек. А вообще-то семей с шестью-восемью детьми тоже немало. Словом, из пяти тысяч населения более трех тысяч — молодежь.
Каждый суур держит и свой скот — до полусотни овец, кто хочет — коров, яков. И конечно, пользуется пастбищами и кормами. Многие хозяйства занимаются переработкой молока на сыр, обрат, пахту, масло.
...Дым рванулся внутрь, гукнул ветер в трубе. Старшая хозяйка потянула кожаный ремешок — задернула шкуркой-пологом половину «тоно». Светлые звезды мигнули в проеме.
Прискакал дежурный из правления. Старуха тихо выслушивает его и отворачивается: дочка рожает, зять и сын ждут под окнами роддома; передают, что все нормально, но, говорят, придется еще подождать.
Эти семьи — молодые, в одной двое детей, в другой — второй вот-вот появится. Когда прибудет мать из роддома — тронутся к пастбищу, километров за двадцать отсюда. Двинутся на грузовике разобранные юрты, еловые колья загонов, утварь и посуда...
Минжур глянул на часы.
— Извините, к восьми буран будет здесь, задержит на неделю, если не шутит. Этот период у нас аварийный; самолеты не летают, да и через перевал вас тогда не пустим. А нам завтра подвозить корма, окот в разгаре...
Петушился дымок над макушкой юрты, горьковатый запах кизяка стелился над Их-Тами-ром. Луна — морда снежного барса, продравшего войлок ночи, — терзала руно облаков над хребтами...