Не доезжая до поселка Кабрера, я останавливаюсь возле группы сборщиков-мужчин, позволивших себе маленький перекур.
— Как урожай? — задаю традиционный в этих краях вопрос.
— Хуже, чем в прошлом году, но все же маслины уродились хорошие, особенно «невадильо». Мы вообще любим этот сорт: стукнешь раз-другой по стволу, и оливки ковром покрывают землю. Словно снег, что лежит на горных вершинах. Отсюда и название «невадильо» — «снежный покров»...
— Сколько же лет живет такое оливковое дерево? — обращаюсь я к пожилому крестьянину, которого все уважительно называют полным именем Антонио Кармона.
— Слышал, что до пятисот, но точно не скажу. Знаю только, что вот за этими самыми оливами ухаживали и мой отец, и мой дед, и мой прадед. Всему нашему роду они работу давали...
— А кому принадлежат эти деревья?
Антонио Кармона удивленно вскидывает брови:
— Как кому? Сеньору Педро Хавьеру. Все эти рощи — собственность его семейства на протяжении сотен лет...
Попрощавшись, еду дальше, в сторону Гранады. Через несколько километров торможу возле другой группы сборщиков:
— Скажите, чья это земля?
— Дона Педро Хавьера...
Я на несколько минут останавливал машину еще в двух местах, и люди заученно называли одну и ту же фамилию неведомого им помещика. Это напомнило мне знаменитую детскую сказку о Коте в сапогах, который» выручая хозяина, приписывал ему в собственность чужие угодья и стада. Только здесь была не лукавая сказка, а жестокая реальность: один латифундист и тысячи работающих на него в поте лица хорналерос. В провинции Кордова насчитывается 328 крупных поместий размером свыше 500 гектаров и несколько сот тысяч батраков, не имеющих ни клочка земли. Владельцы поместий чаще всего носят громкие титулы графов, герцогов, маркизов, звучащих анахронизмом в наши дни. Однако их наследственная собственность гарантирует этим «сиятельствам» баснословные доходы, позволяющие купаться в роскоши в далеких городах и на фешенебельных курортах. Всем им, помимо аристократического происхождения, свойственна одна характерная черта: безудержная алчность и эгоизм. В последние годы помещики все чаще под предлогом нерентабельности уничтожают оливковые рощи, заменяя их посевами пшеницы и подсолнечника, которые дают более высокую прибыль. Латифундистов ничуть не волнует, что вырванные с корнем деревья, лежащие сейчас вдоль дорог, кормили тысячи крестьянских семей, давая им работу. Что остается делать хорналерос, если в городах и так переизбыток рабочих рук? Безропотно умирать с голода? Или бороться за право на жизнь?
Гадать о том, какой выбор сделали андалузские крестьяне, не приходится. Каждый год, как только заканчивается уборка урожая и в полевых работах наступает перерыв, обстановка в Андалузии накаляется до предела. Однако никогда еще за последние полвека социальные конфликты не приобретали такой остроты, а выступления обездоленных сельских тружеников не были столь бурными, как прошлым летом. Крестьяне перекрывали дороги кордонами, чтобы не допустить на поля комбайны, устраивали сидячие забастовки в правительственных учреждениях, штурмовали поместья и объявляли массовые голодовки, требуя работы.
Причем если раньше выступления андалузских батраков происходили в основном стихийно, то теперь их борьба приобретает организованный характер. Во главе ее выступают сельские коммунисты и профсоюзные активисты. Буржуазные газеты обвиняют их во всех смертных грехах и прежде всего в том, что они сбивают с толку неискушенную молодежь, толкая на неповиновение властям. Подумать страшно: вслед за «красными смутьянами» эти юнцы осмеливаются малевать на стенах бунтарские лозунги: «Землю тем, кто ее обрабатывает!»