Заломы, завалы, нет им счета. Главное орудие сплава — ножовка и топор. Пропиливаем и прорубаем плоту дорогу. За весь день самый длинный участок чистой воды был около 400 метров. Бурлящие перекаты не воспринимаются как препятствия; наоборот, проходя их, получаешь хоть какое-то удовольствие. Участки с торчащими из воды топляками мы назвали слаломом.
Примерно через каждые десять километров проводим количественный учет обитателей грунта. Работа эта ювелирная. Надо войти с сачком в реку, одной рукой осторожно взять с грунта камень, приподнять его, а другой успеть подвести под него сачок таким образом, чтобы букашки не успели разбежаться в разные стороны. Чуть задержался, промедлил — и никого не поймаешь. Затем камень в сачке вынимаешь из воды и начинаешь в ведре смывать с него живность, которую в дальнейшем, отфильтровав через промывалку, помещаешь в банку. Одно грубое движение, и кого-нибудь ненароком можно раздавить. Точность подсчета зависит только от ловкости рук и еще от количества вынутых камней, которых желательно на одной точке иметь около десятка. А какая может быть ловкость рук, если уже после второго вынутого камня от холодной воды пальцы не гнутся. Поэтому вынул камень — отогревай руки на костре, отогрел — иди за следующим.
Но самая главная и наиболее нудная работа предстоит впереди, когда вернемся в лабораторию. Ведь с каждого камня смываешь не только живность, но и налипшую грязь, водоросли, песок. Камень должен быть абсолютно чистым, тогда будет уверенность, что все мелкие, незаметные глазу речные обитатели попадут в банку с формалином. От грязи их приходится отделять под микроскопом, потом переносить в отдельные пробирки, определять вид, замерять, взвешивать. Иногда на обработку одной такой пробы уходит больше недели. А проб этих набираются десятки, сотни, и все надо сделать до нового маршрута. Получается интересная картина: на месяц ты уходишь в тайгу, тебя ест мошка, ты ломишься сквозь завалы, чтобы потом год, а то и больше каждый день терпеливо сидеть за микроскопом, нюхая пары формалина и заполняя десятки тетрадей латынью и столбцами цифр. И все ради того, чтобы узнать, как идет процесс самоочищения в реках...
Но все это еще впереди, а сегодня перед нами вновь завалы, которые уже начинают действовать на нервы. Столько сил отдаешь на их преодоление, чтоб проплыть каких-то 50—100 метров! За целый вчерашний день сделано только три километра. График работ летит ко всем чертям!
Почти каждый день идут дожди, может начаться паводок, тогда вообще никаких проб невозможно будет отобрать. К тому же только что утопили последние четыре килограмма жира и маленький топорик. Гидрокостюмы не спасают, одежда почти вся мокрая. Не верится, что мы вообще когда-нибудь выберемся из этого лабиринта проток. Вот опять: вроде спокойный, тихий плесик, а поперек его тополь улегся. Ради смеха измерили диаметр ствола: 160 сантиметров! Попробуй распили такой. Вдобавок град пошел. Стучит отбойным молотком по каске...
Послал Игоря Штыцко обследовать ближайшую протоку. Тоже оказалась в завалах, но, говорит, их можно разобрать. И в который раз против течения тащим на себе плот. Хоть картину пиши «Бурлаки на Пильде».
На сегодняшнюю ночь мы имеем почти восемь квадратных метров высококачественного кочкарника. Вокруг коряво торчат мертвые, черные от влаги ели. Рев соседнего водопада заставляет до неприличия повышать друг на друга голос.
К нашей компании впервые присоединился гнус — летучая букашка длиной полмиллиметра, жалящая больнее комара. Если с нормальными кровососами — мухами, комарами, крупной мошкой — можно договориться с помощью сеток, марлевых пологов или обмазывая лицо и руки какой-нибудь ядохимической гадостью, то с гнусом бороться бессмысленно. Он забирается в волосы и глаза, проникает под рубашку, даже в сапоги залезает. Человек со своей второй сигнальной системой может хоть десять раз слетать на Луну, но перед маленькой мошкой он бессилен.
Впереди еще 70 километров, а продуктов дня на четыре, не больше. Из-за поворота неожиданно показались горы. Те самые, к которым мы стремились уже несколько суток. Река идет под сопкой. Лучи заходящего солнца разжигают на воде то бордовые, то золотистые полосы. Над потоком склоняются могучие ели, охваченные сизыми гирляндами лишайника-бородача. Неприступными кажутся скальные обнажения прижимов. После многих дней маревого лабиринта — и вдруг такая благодать! Сергей Сиротский восхищается: