Механик виновато молчит, но идея прогреть дверь ему понравилась. Он зажигает пучок пакли и подносит ее к замку...
Метлицкий заложил крутой вираж. Пошли на второй круг. Из проема двери в пилотскую высовывается голова в шлемофоне — это штурман Миша Шерпаков:
— Готовьтесь, ребята. Выходим на боевой курс. Ветер метров пять-семь в секунду, не больше, температура двадцать один градус.
Дверь наконец с хрустом открылась, и в прямоугольный просвет ворвался ледяной ветер, крутя снежинки. Яркий, ослепительно яркий свет залил кабину. Снова протяжно затрубила сирена, и мы поднялись с чехлов.
— А ну повернись, сынок,— сказал Медведев и, отстегнув клапан парашюта, еще раз проверил каждую шпильку. Он закрыл предохранительный клапан, защелкнул кнопки и повернулся ко мне спиной.— Проверь-ка теперь мой. Как, порядок? Тогда пошли.
Неуклюже переваливаясь, мы двинулись к зияющему прямоугольнику грузовой двери. У края я остановился, нащупал опору для правой ноги и взялся за красное вытяжное кольцо. Но меховая перчатка оказалась толстой, неудобной. Не раздумывая, я стащил ее зубами, затолкал поглубже за борт куртки и снова ухватился за кольцо. Холод стылого металла обжег ладонь, но я лишь сильнее стиснул пальцы. Я чувствовал себя словно перед штыковой атакой...
Внизу — сплошные ледяные поля. Они кажутся ровными. Но я знаю — это впечатление обманчиво. Просто солнце скрылось за облаками, и торосы, бугры, заструги не отбрасывают теней. Местами ветер сдул снег и обнажил голубые и зеленые пятна льда. Высота шестьсот метров, а до льда, кажется, рукой подать. Даже не по себе становится.
«Ту-ту-ту!» — завыла сирена. Это команда — «пошел». Прижав запасной парашют к животу, сильно отталкиваюсь ногой и проваливаюсь в пустоту.
— Двадцать один, двадцать два, двадцать три,— отсчитываю вслух заветные секунды свободного полета, но, чувствуя, что тороплюсь, досчитываю:— Двадцать четыре, двадцать пять...
Что есть силы дергаю кольцо. Повернув голову, вижу через плечо, как стремительно убегают вверх пучки строп, а купол вытягивается длинной пестрой колбасой. Вот он наполняется воздухом, гулко хлопает и превращается в живую сферу,— то сжимаясь, то расправляясь, они словно лихорадочно дышит. Меня швырнуло вверх, качнуло вправо, влево — и тут я ощутил, что как будто неподвижно вишу в пространстве. После грома моторов, свиста ветра — полная тишина и чувство спокойствия, словно где-то внутри меня расправилась сжатая пружина. Я с наслаждением вдыхал морозный воздух...
Преодолев минутную расслабленность, огляделся по сторонам. Самолет удалялся, оставляя за собой бледную дорожку инверсии. Неторопливо плыли подсвеченные солнцем облака. Внизу, насколько хватало глаз, простирались снежные поля. Ровные, девственно-белые, искореженные подвижками, похожие на бесчисленные многоугольники, окантованные черными полосками открытой воды. Высота уменьшалась, и я уже ясно различал гряды торосов, похожих на аккуратные кучки сахарных кубиков. С юга на север («А ведь, наверное, здесь везде юг»,— подумал я) тянулось к горизонту широкое разводье. Оно напоминало асфальтовое шоссе, пролегшее среди заснеженных полей.
Метров на тридцать ниже меня опускался Медведев. Его раскачивало как на качелях, и он тянул стропы то справа, то слева, пытаясь погасить болтанку. Это ему удалось не без труда.
— Андре-ей! — заорал я что есть силы.— Ура! — и, сорвав меховой шлем, закрутил его над головой, не в силах сдержать охватившее меня радостное возбуждение.
Медведев в ответ замахал рукой, а потом, ткнув пальцем в запаску, крикнул:
— Запасной открывай! Давай открывай запасной!
Я свел ноги, подогнул их под себя и, придерживая левой рукой клапаны ранца, выдернул кольцо. Клапаны раскрылись, обнажив кипу алого шелка. Я быстро пропустил кисть руки между ранцем и куполом и, сжав его, напрягся и что есть силы отбросил от себя в сторону. Но купол, не поймав ветер, свалился вниз и повис бесформенной тряпкой. Чтобы он быстрее раскрылся, пришлось вытащить стропы из ранца и рывками натягивать их на себя. Помогло. Порыв ветра подхватил полотнище, оно затрепетало, наполнилось воздухом и вдруг раскрылось гигантским трепещущим маком на бледно-голубом фоне арктического неба. До «земли» оставалось не более сотни метров. Меня несло прямо на торосы. Даже сверху торосы имели довольно грозный вид.