— Наберись терпения на неделю. Нам не позволено тревожить его!
— Но это важно!
— На следующей неделе! — отрезал Резерфорд.— У тебя много времени, прекрасного времени; ты напьешься из источника познания.
Мрачная обстановка, странное поведение этих людей, их молитвы и заклинания смутили Джеймса. Он не улавливал кроющихся за этим связей, не мог объяснить себе, как эти люди способны были перейти к активным действиям. И все же они действовали: он сам видел мерцающее радужное облако света, а ведь это—вмешательство в недостижимые и непостижимые явления. Что по сравнению с этим его проводки и винтики?
Несмотря ни на что, он о своей задаче не забывал. Ему следовало узнать, кто оказывает воздействие на автоматическое производство, кто усовершенствует технику. Не у них ли, этих мистиков, он найдет решение задачи? А если решит ее — выдаст ли полиции? Он колебался и наконец сказал себе: нет, не выдаст. Все равно, что сделают с ним самим. Если он здесь присутствует при зарождении нового духовного развития, он не смеет стать причиной его гибели. Но здесь ли оно зарождается?.. Определенно ответить нельзя.
— Позвольте задать вам вопрос? — обратился он к Резерфорду.— Является ли вашей целью поставить знания на службу человечеству? То есть намерены ли вы усовершенствовать технологию, вмешаться в процесс производства, повысить практическую ценность товаров? Вы уже предприняли подобные попытки? В глазах Резерфорда он прочел презрение.
— Технология? Производственный процесс? Любезнейший, мы не ремесленники. Мы занимаемся чистой наукой. Нас волнуют ценности духовные!
— Но профессор Руссмоллер...— возразил Джеймс.— Профессор Руссмоллер сделал много практических открытий: изобрел батарею холода, гравитационную линзу да мало ли... Он...
Резерфорд перебил его:
— Согласен. Руссмоллер их изобрел. А в результате? Безумный технический прогресс, господство незнаек-инженеров, которые совратили мир. Нет, мы в эту ошибку не впадем — мы останемся в кругу проблем интеллектуального свойства. И лишь когда достигнем высочайших высот, мы с помощью одного познания сумеем изменить мир и самих себя.
Он мягко отстранил Джеймса и направился к выходу.
Джеймс был глубоко разочарован. Он поднялся по лестнице-трапу, вошел в церковный неф. Никого нет, все молящиеся оставили свои скамьи. Он уже хотел было выйти, но вдруг одумался... Открыл входные ворота и снова закрыл их. Затем скользнул в боковой неф, заставленный скамьями и креслами, и присел за скамьей последнего ряда.
Погасли немногие горевшие еще светильники. Только язычки свечей отбрасывали тоскливые тени. От входных дверей донесся глухой шумок, щелкнул электрический замок...
Джеймс пробыл в своем укрытии еще десять минут. Вынул свечку из подсвечника, приблизился к опускной двери. Открыл ее и через коридор, переднюю комнату и актовый зал проник к стальной двери, за которой, очевидно, находился тот, к кому так взывали все собравшиеся после демонстрации радужного снопа света. Может быть, он у цели?
Пальцы его дрожали, когда он прикоснулся к крутящейся рукоятке замка. И вот дверь подалась. Помещение было несколько меньше актового зала и слабо освещено скрытыми источниками света. В комнате было несколько столов, а на них Какие-то предметы причудливых форм, покрытые бархатными чехлами. У противоположной стены стояла кровать, к которой тянулись трубки и шланги. Там лежал кто-то, закутанный в одеяло. Джеймс тихонько подошел поближе. Лежавший постанывал и вздыхал. Джеймс поднялся на ступеньку и наклонился. Никогда в жизни ему не приходилось видеть столь изможденного лица: какая-то дряблая масса, вся в морщинах. Кожа серая, несколько кустиков пожелтевших волос на висках и в ноздрях.
Но лицо это жило Джеймс видел, как из двух глубоких впадин куда-то мимо него, в пространство, смотрели глаза, которые время от времени открывались и закрывались,— профессор Руссмоллер, если это был он, жил!
— Вы меня слышите? — спросил Джеймс.— Можете меня понять?
Никакой реакции. Повторил свои вопросы погромче — тщетно. И вдруг его охватила безудержная, необъяснимая ярость, он схватил эту спеленутую одеялами куклу и затряс ее, крича:
— Да проснитесь, вы! Выслушайте же меня! Вы должны меня выслушать!
И неожиданно в этом лице произошла какая-то перемена, хотя Джеймс не смог бы объяснить, в чем она выразилась. Возможно, то было едва заметное движение, чуть напрягшаяся кожа. Искра жизни, тлевшая еще в этом теле, проснулась. Его бескровные губы округлились, и он прошепелявил:
— Зачем вы меня так мучаете?
— Профессор Руссмоллер! — воскликнул Джеймс, приникнув почти вплотную к этому изможденному лицу.— Ведь вы профессор Руссмоллер, не так ли?