Сейчас стены собора разрушают выхлопные газы автомобилей и промышленный дым. Копоть уже въелась в стены на десять сантиметров. Искрошившиеся камни теперь решили заменять... пластмассовыми, более стойкими к атмосферному воздействию.
И вправду хорош цвет нового материала: медно-золотистые пластмассовые вставки подбираются в тон кладке, и их почти не отличить от средневекового песчаника. Итак, Кёльнский кафедральный собор постепенно становится пластмассовым.
Служат мессы в соборе только по праздникам и воскресеньям четыре раза в день. А в будни двери храма открыты для всех до позднего вечера. В двух шагах от величественного портала музицируют уличные музыканты. Двое юношей привезли сюда даже клавесин. Поблизости сосредоточенно ползают на коленях уличные художники, создавая на темном мощении многометровые картины цветными мелками. Как видно, это копии музейных полотен, тщательно перерисованные с открыток и репродукций.
Вот светловолосый юноша с поврежденными кистями рук отложил мелки и, ссутулившись, сел рядом. Он очень постарался, изобразив итальянскую красавицу эпохи Возрождения. Монеты прохожих падают в чашечку, оплачивая труд и талант самоучки.
На стоящем рядом картоне читаю надпись: «Я должен зарабатывать деньги живописью, так как, к сожалению, не могу больше заниматься тяжелой работой. Спасибо».
— Ведь эта картина до первого дождя? — обращаюсь я к стоящему рядом зрителю.
— Да, вы правы — до дождя или до вечерней моечной машины,— с удовольствием отзывается тот.— Утром и вечером кёльнские улицы моют шампунем.
Но вот мы входим в Кёльнский собор. Кажется, своды его исчезают в таинственном свете, льющемся через огромные окна, заполненные цветными витражами. «Стеклянная живопись» создавалась постепенно. От самого первого витража 1310 года до знаменитого «Баварского окна», выполненного в 1848 году. Говорят, общая площадь здешних витражей так велика, что ими можно дважды покрыть весь пол собора.
— Удивительно, правда? — говорю я Лео, поглаживая теплую дубовую скамью хора.
— Этим скамьям почти шестьсот лет,— скромно замечает он.
Мы обходим собор и долго стоим у Распятия—самой древней скульптуры храма, созданной в 975 году. Потом подходим к дароносице «Три короля», изготовленной немецкими мастерами в 1180—1225 годах из чистого золота и драгоценных камней. А вот и знаменитая алтарная картина-триптих «Поклонение волхвов», которая когда-то восхитила Гёте. Созданная в начале XV века Стефаном Лохнером, она считается олицетворением всей школы кёльнской живописи средних веков. Перед картиной хочется стоять тихо, благоговейно рассматривая фигуру за фигурой. Художник сумел здесь передать появившиеся тогда в немецком искусстве утонченность, трепетность и вместе с тем земную предметность библейских персонажей.
По узкой винтовой лестнице в 509 ступеней мы поднимаемся на соборную башню. Под нашими ногами весь Кёльн и светлая лента могучей и спокойной реки. Вспоминаются строки любимого мною с детства Генриха Гейне: «В волнах прекрасного Рейна, как в зеркале, видит взор венец чудесный Кёльна — великий дивный собор!»
… Мы с Лео долго ходим по узким кёльнским улочкам и переулкам, гуляем по набережной. Отовсюду видны поднимающиеся над крышами домов островерхие башни собора. И мне представилось на миг, что это не творение из камня, а волшебный корабль с высокими мачтами, устремленный в широкие просторы Рейна. Я читаю Лео стихи Александра Блока, прославлявшего «Кёльна дымную громаду», создание «германского гения», рассказываю о том, что великий Достоевский рыдал от восхищения на ступенях Кёльнского собора. Мой собеседник внимательно слушает, гордый и довольный.
Инга Циприс, архитектор-реставратор Кёльн
Волшебный фонарь
Говорят, время идёт быстро.
Время действительно идет быстро.
Еще отнюдь не старо поколение, которое о телевизорах читало лишь в фантастических книжках, а уже выросли и обзавелись потомством люди, не представляющие себе вечера без мерцающего экрана.
На нашей улице первый телевизор появился году в 52-м. Это был КВН с крошечным экраном, оснащенный огромной линзой, заполненной дистиллированной водой. Передачи были три, кажется, раза в неделю, и эти дни превращались в сущий ад для телевладельца, красильщика по профессии. Многочисленная родня, знакомые, соседи, гости званые и незваные трижды в неделю набивались в небольшую его комнату. Изображение, и так-то не очень четкое да к тому же почти постоянно скакавшее, на расстоянии вообще невозможно было разобрать. Но все сидели, затаив дыхание, что бы ни передавали: важно было само чудо — присутствие чужой жизни у тебя на дому.