Еще в Москве, настраивая себя на волну Парижа, я определенно знал, что сразу же по приезде первым делом схожу в Музей д`Орсэ, посмотрю импрессионистов, а потом выйду на улицу, увижу Париж, таким, каким он сложился в моем представлении, пойду бродить и, смешавшись с толпой, дойду до Монмартра. С ним у меня были связаны свои мотивы. Правда, у меня из этого ничего не получилось. Я просто не учел, что впервые выезжаю в другую страну с организованной группой, и поэтому, как только оказался в Париже, мои домашние заготовки разбились вдребезги. Точнее, я даже о них не вспомнил. И как человек, всегда дороживший мнением окружающих, тут же, не задумываясь, подчинился программе, ставшей хрестоматийной для всех, кто когда-либо побывал в Париже, — Нотр-Дам, Эйфелева башня, Лувр, Версаль, многое другое и все остальное, что связано у французов с именем Наполеона.
Я хорошо понимал, что обрекаю себя на праздное созерцание, но, правда, не настолько, чтобы смотреть на Париж одними глазами, а воспринимать его другими.
...Вот он Собор, где разыгрывалась трагедия звонаря Квазимодо и красавицы цыганки Эсмеральды. Чужестранцы ходили по площади, разглядывали Нотр-Дам с видом людей, наконец-то добравшихся до него. Кто-то из наших говорит, что хорошо смотреть витражи в пасмурную погоду; какой-то незнакомец с бородкой профессора, возвышаясь над людским водоворотом, на старомодном русском разглагольствует о Кельнском соборе, о его колоколе, а я, совсем не желая этого, вспоминаю собор в Остенде, в Бельгии, собор в кружевах, вырезанных из камня, и невольно думаю, как же много на Земле прекрасных соборов, но почему-то именно этот, перед которым толпимся мы, привлекает со всего света странствующее население. Люди приходят к нему, как и мы пришли, чтобы сказать: «Я видел Нотр-Дам». Откуда такое стремление к нему, сравнимое лишь с тягой к самому Парижу? Ведь есть и в Париже соборы подревнее, и никто из королей Франции здесь, в Нотр-Дам, не короновался, никто из королей не был захоронен здесь... Не оттого ли, что где-то в середине прошлого столетия был написан роман Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», и для людей Собор осенен литературным знаком?
Я немало поездил, научился смотреть на себя со стороны, но это был Париж, и я, не скрою, вел себя со сдержанностью человека, появившегося у Нотр-Дам после долгого отсутствия. Насмотревшись на огромное ажурное окно, готические фигурки святых и королей на теле собора, о которых в свое время страстно говорили мои учителя, и не найдя для себя ничего нового, я отошел в сторону, где виднелась зелень и угадывалась тишина. Я решил проверить себя действительно ли Собор стоит на острове Ситэ; не наваждение ли это, неизвестно откуда возникший в моей памяти остров?.. Когда мы шли сюда, мой мозг не зафиксировал момент перехода с материка на остров посреди Сены.
Удалившись от шумной толпы на приличное расстояние, я наткнулся на парапет Сены и успокоился. Обрадовал меня лоток букиниста: оказывается, они еще существуют...
Я бросился, не задумываясь, разглядывать книги, разложенные тут же на тротуаре, хотел найти что-нибудь русское, и совсем не надеясь на это, вдруг чуть было не вскрикнул: «Павел Муратов!» Русского человека, более влюбленного в Италию я не знал. Его «Образы Италии» я впервые увидел и приобрел у букиниста в Москве, на Арбате. Кажется, все мое юношеское поведение бывало тогда под влиянием его страниц... Я нагнулся, взял в руки книгу Павла Муратова — это был тот самый первый том, с которым я носился когда-то. Точно такой же потрепанный, та же небогатая зеленая обложка, и дата издания та же: Москва, 1917 год.
— Quanto costa? Сколько стоит? — спросил я по-итальянски, не зная, как это будет по-французски.
Букинист назвал цену по-своему, а я, чтобы убедиться, верно ли понял его, достал и показал ему пятидесятифранковую бумажку. Букинист, неверно поняв меня, взял у меня деньги и движением руки дал понять, что сделка завершена. Я же, как и всякий россиянин, даже не успел перевести в уме франки на доллары и тем более не успел сообразить, что еще недавно в Москве вышло трехтомное издание Павла Муратова... И хорошо, что не успел. Хорошо, что не сообразил. «Павла Муратова», которого я снова нашел, — приобрел у парижского букиниста и не где-нибудь, а на набережной Сены. И потом, мне до сих пор кажется — в этот день у меня произошло серьезное общение с настоящим французом.
В Люксембургском саду светило солнце, золотилась зелень, золотились окрашенные голубизной неба статуи королев Франции, старинный дворец Марии Медичи в глубине сада; из соседнего Латинского квартала едва слышался автомобильный шум... Наш гид, поляк Метек, с неутомимостью часового механизма продолжал просвещать нас. На этот раз он вел разговор о Марии Медичи, которая так и не привыкнув к атмосфере Лувра, после смерти мужа Генриха IV приобрела дворец герцога Люксембургского с обширным земельным участком и поручила Саломону де Бросу построить нечто похожее на флорентийские дворцы...