— Честно говоря, не знаю, — признался я. — Иногда я верю, что она любит меня до самопожертвования; но бывают моменты, когда я не сомневаюсь, что при первой же возможности она обманет меня.
— Вероятно, вы правы и в том, и в другом, задумчиво произнесла Кларисса. Удалось ли выудить что-нибудь из нее?
— Ничего, чем можно было бы воспользоваться, не подвергая ее опасности.
— Я так и думала. Вы подцепили древнюю заразу, Джулиан, и, пока она у вас в крови, улучшения не наступит. Развлекайтесь, сколько душе угодно, но ради Бога, не будьте чересчур доверчивы.
— Кларисса, вы великий человек, — улыбнулсяя. — Вы умудрились все поставить на свои места. Но скажите теперь, как нам быть дальше? Рискнете ли вы познакомиться с Уной?
— Конечно, представьте нас друг другу. Но будет лучше, если вы, Джулиан, останетесь за своим столиком и в следующие несколько дней не станете беспокоиться о наших делах. Она наверняка ревнива и требовательна, и, кроме того, чем реже вы будете встречаться с нами, тем меньше она сможет узнать о наших намерениях.
За ланчем Уна была в отличном настроении. Пароход, на котором мы плыли по Нилу, прибывал этим вечером, и сегодня же должен был приехать из Каира ее водитель с машиной. Поэтому она была полна идей относительно всевозможных поездок.
После ланча я представил Уну своим друзьям, и мы выпили кофе с ликером в баре. Все началось лучше, чем я ожидал. Гарри, возможно, не отличался большой сообразительностью, но его дружелюбие и расположение ко всем без исключения подействовали очень благотворно. Вскоре Уна непринужденно смеялась и шутила с Бельвилями, и только Сильвия оставалась не сколько в стороне, но, узнав, что Уна интересуется египтологией, тут же вылезла из своей скорлупы, и ближайшие полчаса оказались приятными для всех.
Но в конце нашей встречи Сильвия сказала мне:
— Джулиан, мне бы хотелось пройтись с вами по городу. Мне будет нужен ваш совет.
Ее слова звучали так, словно она приглашала меня на прогулку, но я сразу догадался, что речь шла о людях, подобранных Амином для экспедиции, и она хотела, чтобы я познакомился с ними, прежде чем принять окончательное решение.
Мы с Уной ни о чем не договаривались на сегодня, и я немедленно согласился. Но тут я взглянул на Уну, и то, что я прочитал в ее лице, явилось для меня откровением. Она смотрела на Сильвию так, будто с радостью убила бы ее. В следующий момент она взяла свою сумочку и, не говоря ни слова, покинула нас.
Возникло неловкое молчание. Затем Кларисса сказала, что собирается пойти отдохнуть, и они с Гарри ушли вслед за Уной, а мы с Сильвией отправились по своим делам.
Около отеля нас встретил Амин, и по дороге к пристани они с Сильвией рассказали мне о подготовке экспедиции. В головной машине отправятся наши слуги и проводники, во второй, которую мы с Гарри будем вести попеременно, поедут Кларисса, Сильвия и Амин. Нас будут сопровождать четыре грузовика с запасами воды и снаряжением, и для каждого потребуется водитель и помощник, который будет выполнять еще и обязанности разнорабочего.
Всего в экспедиции должно было участвовать восемнадцать человек; Амин представил нам повара по имени Абдулла, и двух слуг — Омара и Мусу, причем предполагалось, что последний поведет автомобиль с проводниками. Их мы собирались найти в оазисе Харга, лежащем на пути, а с четырьмя водителями и четырьмя рабочими Амин договорился здесь, в Луксоре.
Мне не часто приходилось нанимать для работы арабов, но я переговорил с каждым, и их ответы удовлетворили меня, но самое главное — я всецело доверял Амину, и мы зачислили всех.
Вернувшись в отель, я обнаружил у себя в комнате Уну, ждавшую моего возвращения и тут же устроившую мне жуткую сцену ревности.
Как я осмелился, спросила она, удрать при первой же возможности и променять ее, Уну, на эту бесстыжую, желтоволосую, бледнолицую мадемуазель Шэйн?
Я пытался убедить ее, что нас с Сильвией не связывает ничего, выходящего за пределы обычной дружбы. Но она продолжала бушевать, не давая мне вставить ни слова и заявляя, что если я предпочту ей эту хладнокровную, плоскогрудую верзилу, она не вынесет подобного унижения и скорее убьет Сильвию и себя, чем уступит меня ей.
И тогда я поступил единственно возможным образом: закатил ей пощечину.
На мгновение глаза Уны расширились, словно она собиралась упасть в обморок, а затем разразилась безудержными рыданиями. Я обнял ее и принялся целовать. В силу странностей женского ума пощечина не только привела ее в чувство, но, казалось, убедила в силе моей любви к ней.