Тем временем появилось солнце, и мы выходим из укрытия. «Лев Ильич! — обрадовалась я своей наблюдательности. — Пингвины по левому борту!» — «Это не пингвины, дорогая моя, это бакланы, но очень красивые, спасибо!» Внушительная колония этих голубоглазых (!) птиц (Phalacrocorax atriceps), которые своим окрасом действительно напоминают моих любимых «косолапых» пернатых, весело гогочет нам вслед, а впереди открывается панорама стоянки морских котиков, которые сейчас в отлучке, но зато над обрывом кружит огромный кондор (Vultur gryphus). Если глядеть на него с того расстояния, на котором находимся мы, легко поверить в правдоподобие еще одного эпизода из «Детей капитана Гранта», где хищная птица уносит юношу Роберта в лапах (спешу успокоить читателей: на самом деле это, конечно, невозможно).
Ледник Серрано, как и все ледники мира, в течение последних ста лет неуклонно отступал. Еще в 1990-е нижняя его граница проходила на километр ближе к берегу идеально круглого моренного озера, образованного 10—15 тысячелетий назад
К леднику Серрано поднимаемся не тем путем, что немногочисленные в этих местах туристы (не более 10 тысяч в год, по статистике), а секретной лесной тропой, известной только нашему Йерко и его семье. Рассказ о том, как они ее обнаружили, наверняка был бы увлекателен, и я передала бы его вам, но речь гида прерывает зычный крик обогнавшего нас фотографа: «Срочно! Панорамную камеру!» Сломя голову несусь на зов товарища, который уже карабкается по крутому берегу невесть откуда взявшегося водоема. Я стараюсь не отставать и едва перевожу дыхание, но не от бега, а от открывающегося зрелища. В зеленоватые воды идеально круглого озера искристым языком сползает ледяная масса и дробится на сотни льдин и льдинок, которые «толпятся» в узком проходе горного потока. Ледник, белый, молочно-голубой, розовый, дыбится гигантскими сахарными кристаллами — знаменитыми «кающимися фигурами». Так поэтически ученые называют кальгаспоры — остроконечные выступы на ледовой поверхности, которые образуются при неравномерном таянии на солнце. Обычно они наклонены верхушками в сторону полуденного расположения светила, что действительно придает им сходство с коленопреклоненной группой в остроконечных капюшонах. К ней, по 20-метровому срезу ледника, можно подобраться вплотную: холодные «тела», рыхлые на поверхности, меняют оттенки по мере нашего приближения... Знаете, для чего собирают матросы осколки «кающихся»? Для коктейля (местная виноградная водка «писко» с ледниковым льдом), который согревает нас в обратном путешествии. А к мысу Горн, по сводкам, по-прежнему не пробиться.
Суббота. День пятый
Пунта-Аренас, 53°07" S, 70°53" W
Пунта-Аренас на берегу Магелланова пролива — единственный город континентального Чили, где солнце встает над морем, а садится за холмами. Патагонская Кордильера (последняя из Андских ) делает здесь изгиб, образуя изящный, похожий на перевернутую запятую, «хвост» южного конуса и мягко погружается в океан полуостровом Брансуик, что глубоко вдается в знаменитый пролив.
Участник и хронист первого кругосветного путешествия под предводительством Фернанду Магальянша итальянец Антонио Пигафетта весьма равнодушно описывает событие, имевшее место 21 октября 1520 года. В то же время его значение для географии, торговли и вообще будущего человечества, как говорится, трудно переоценить: «Подойдя к 52° той же широты, мы открыли в день Одиннадцати тысяч дев пролив, мыс на котором был назван мысом Одиннадцати тысяч дев в память столь великого чуда».
Мыс, о котором говорит Пигафетта, до сих пор носит это название и находится на территории Аргентины, а вот пролив менял имена как перчатки: Патагонский, Всех Святых, Святейшей Девы Марии и, наконец, Магелланов. «Думаю, что нет на свете пролива более прекрасного и удобного, чем этот», — так завершается первое описание очевидца. Но это оптимистическое мнение не разделил впоследствии ни один из пересекших его под парусами. Не было задачи сложнее для парусного судна, чем этот извилистый S-образный путь длиной 560 километров и шириной до 3 километров в местах сужений. Не согласились бы с Пигафеттой и первые поселенцы, о незавидной судьбе которых можно прочесть сегодня на памятной доске у дороги: «Здесь в 1587 году английский капитан Томас Кэвендиш взял на борт Томе Эрнандеса — единственного оставшегося в живых из трехсот колонистов поселений «Имя Иисуса» и «Король Филипп», основанных в 1584 году испанским мореплавателем Сармьенто де Гамбоа. Оставленные на произвол судьбы, все они погибли от голода, за что бухта была названа помянутым Кэвендишем «Портом Голода».
В колониальные времена испанская администрация не слишком озадачивалась размежеванием границ между отдельными провинциями в Америке. Вместе с обретением независимости родился и «территориальный вопрос», который на ранних этапах (в середине XIX века) решался так: «Кто поселение основал — того и земля». Чилийцы построили форт Бульнес в ключевой стратегической точке Магелланова пролива в 1843 году и закрепили весь пролив за своей республикой
— Да они просто не умели находить себе пропитание! Ей-богу, его здесь в изобилии. — Йерко поднял с земли темно-коричневый сморщенный плод. — Это гриб, между прочим, из того же семейства, что ваши европейские трюфели — сумчатый паразит. Здесь его называют индейским хлебом. Он очень питательный, в нем масса влаги, и дикари вправду его ели. И чичу из него варили. Вслед за индейцами использовать грибы, растущие ярко-оранжевыми гроздьями на стволах антарктического бука (Nothofagus Australis), стали и колонисты первого «состоявшегося» поселения на берегу Магелланова пролива, форта Бульнес. Эта славная маленькая крепость, где двадцать два чилийских экстремала уже во времена Республики продержались ровно пять лет (с 1843 по 1848-й), пока колонию не было решено перенести в более удобное место — на Песчаный мыс (собственно, Пунта-Аренас), — ныне полностью реконструирована по историческим документам. Над фортом гордо реет красно-белый флаг со звездой в синем квадрате слева вверху, напоминая всякому о том, что чилийцы первыми сообразили и, главное, сумели занять стратегический пролив, опередив французов, аргентинцев и даже англичан, которые тоже об этом подумывали. Обогнув навигационный маяк, мы выходим к еще одной группе мысов. Слева — Святая Анна, на которой нет ни пастбища, ни сарая, ни деревца, а только покосившаяся табличка: «53°38"15"" S 70°54"38"" W Конец Американского континента». Приплыли, что называется. Справа выдается еще на несколько метров южнее подлинный «край» континента — строптивый Фроуард (по-английски — «непокорный»). Это самому сэру Фрэнсису Дрейку он долго не хотел «покоряться» — пропускать мимо себя. Напротив — пологий берег Огненной Земли и гора Сармьенто (2 300 метров). За ней виднеется Кордильера Дарвина, который почти три из пяти лет, проведенных в «путешествии натуралиста вокруг света на корабле «Бигль», посвятил исследованию Патагонии. Все это захватывает дух, однако, как говорил добрейший Паганель, «Патагония без патагонцев — это не Патагония». Где же нам встретить этих «ногастых» (прямой перевод испанского patago’n) великанов, гигантизм которых слегка преувеличил впечатлительный Пигафетта? «Их здесь больше нет, и, между прочим, именно ваш любимый Дарвин научно обосновал истребление европейцами индейцев», — с жаром реагирует Йерко. Это, конечно, не совсем так. Сэр Чарлз, хотя и сравнивал туземцев с орангутангами и неприязненно дивился их дикости, конечно, не призывал ни к чему подобному и виноват в драме патагонцев не более, чем мы с вами. И все же: что ни говори, но жестоко белый человек обошелся с туземцами.